— В Трибунале? — Невероятно.
— Вот так. — Фовель запрыгал на месте как ненормальный.
— Но потом он снова ее надел. — Бонапарт пил коньяк; такого я не видела еще ни разу.
Бесстрашный Мюрат бросился в атаку…
— Была еще и атака? — О ужас!
— Они восстали против меня! — Муж надел ночную рубашку.
Оказавшись перед толпой врагов, Бонапарт едва не потерял сознание.
— Правда? — Какой ужас!
Фовель воздел очи к потолку, подтверждая: истинная правда.
— Ненавижу это ощущение, — заметил Бонапарт.
Обратив депутатов в бегство, Люсьен погнался за ними и собрал достаточное их число, чтобы утвердить декрет об образовании нового правительства.
— Так что же, директоров больше нет?
— Директория в прошлом, — ответил Фовель, зевая. — Вместо них теперь три консула, наделенные всей исполнительной…
— Три временных консула, — поправил его Бонапарт.
— Да. Генерал Бонапарт, а также Сийес и Дюко, которые…
— Спокойной ночи, Фовель, — перебил его Бонапарт, забрался под одеяло и прижался ко мне, чтобы согреться. Я обхватила его руками и ногами, покрыла лицо поцелуями. — Да, и не забудьте… — Бонапарт приподнял голову, когда секретарь уже прикрывал за собой дверь. — Завтра мы спим во дворце!
VI
АНГЕЛ МИЛОСЕРДИЯ
ЖИЗНЬ ВО ДВОРЦЕ С ПРИВИДЕНИЯМИ
11 ноября 1799 года
Гортензия и Каролина приехали незадолго до ужина.
— Мама, это было так здорово! — радовалась Гортензия.
— Я хочу рассказать. — Каролина прижала руки к сердцу. — Иоахим отправил четырех гренадер…
— Ты о командующем Мюрате?
— Да, Иоахим Мюрат послал к нам в школу четырех гренадер, чтобы те сообщили мне, что мой брат спас республику! — Она привалилась спиной к подушкам дивана, изображая обморок.
— Ну, вообще-то, их посылали не для того, чтобы поставить тебя в известность, — возмутилась Гортензия.
— Для того!
— Они пришли к школе посреди ночи? — спросила я.
— Да, и стучали в дверь рукоятями сабель! — сказала Гортензия.
— Нет же, мушкетов.
— Мадам Кампан была в ужасе.
Разумеется, ведь пережившие террор очень хорошо помнили этот стук в дверь посреди ночи.
— Да мы все были в ужасе! — воскликнула Каролина. — Но это так романтично!
Девочки в восторге от новости, что мы переезжаем жить в Люксембургский дворец.
— Интересно, там водятся призраки? — задумалась Гортензия.
— Вне всякого сомнения, — отрезал Бонапарт.
Поехали все в одной маленькой карете: мы с Бонапартом, Каролина, Гортензия, Эжен и Фовель.
— У нас найдется карета побольше? — спросила я. Эта слишком мала для всех и едва не разваливается — вот что меня беспокоило, пока мы ехали по пустынной дороге из Мальмезона. Ходили слухи о разбойниках, прятавшихся в карьерах.
Бонапарт сдвинул брови.
— Все кареты из дворца куда-то исчезли. Вместе с лошадьми. — Он взглянул на Фовеля. — Запиши: надо проверить, целы ли драгоценные камни в короне.
— Зато у нас будет своя небольшая арена для верховой езды, — радостно сообщил Эжен.
— А там есть фортепиано? — спросила Гортензия.
— Боюсь, нам достанутся только долги, — задумался Бонапарт, барабаня пальцами по раме окна. — И страна в развалинах. И голодный народ, который надо накормить.
Покои Гойе почти не изменились. Валялось скомканное постельное белье, на подоконнике стояла забытая чашка шоколада. Я чувствовала себя воровкой.
— Сойдет, — озираясь, решил Бонапарт. — Будем жить здесь, кабинет устроим этажом ниже.
Салон показался мне более темным, чем прежде: мрачным и чрезмерно вычурным.
Каждые несколько лет сюда вселялся новый директор, и в результате обстановка представляла собой смешение помпезных стилей. Я не хотела жить здесь, но мои желания никого теперь не интересовали.
— Можно тут сделать ремонт?
— Мы здесь ненадолго, — махнул рукой Бонапарт.
— Разве? — спросила я с надеждой.
Гортензия, Каролина и Эжен бегали вверх и вниз по каменной лестнице — улюлюкали, чтобы услышать эхо своих голосов. Помнят ли дети, как приходили сюда во время террора повидать отца, когда дворец использовался как тюрьма?
Бонапарт ходил по комнате кругами, сцепив за спиной руки.
— Как только будет утверждена новая конституция, переедем в Тюильри.
У меня сердце упало: это же дворец королей — вернее, дворец попрошаек. Сырое мрачное здание почти десять лет простояло пустым, в нем находили прибежище только бродяги, крысы да не нашедшие покоя духи умерших.
— А покои Барраса? — спросила я. — Вы уже их видели?
— Пока не представился случай.
— Может быть, я посмотрю, — сказала я, вдруг заволновавшись.
После полуночи
Сама не знаю, что именно я надеялась найти. Догадывалась, что Баррас, конечно, не забудет убрать из ящиков стола и из шкафов все то, что потом могли вменить ему в вину. И сообразила, что три найденные мной письма оставлены здесь намеренно — чтобы попали на глаза Бонапарту. Я сразу узнала характерный почерк Лазара; письма были адресованы мне. Три любовных письма.
Сейчас глухая ночь. Бонапарт крепко спит. Прочтя письма, я сожгла их… О, сердце мое! Лазар написал их в конце 1795 года, еще когда за мной ухаживал Бонапарт, а Баррас подталкивал к браку с ним. Я любила Лазара вопреки доводам рассудка и не придавала большого значения ухаживаниям Бонапарта. Но потом Лазар перестал писать — по крайней мере, я так думала. Решив, что он меня забыл, я уступила притязаниям Бонапарта.
Теперь же я поняла: Баррас намеренно скрыл от меня письма Лазара в надежде, что я выйду замуж за Бонапарта. Что ж… я смогу с этим жить, ибо верю, что, как бы ни были извилисты пути судьбы, мне было предназначено встретить Бонапарта и выйти за него замуж.
Но больше всего меня потрясло осознание того, зачем Баррас сохранил эти письма: пока они были при нем, при необходимости он мог погубить меня.
22 ноября
— Простите, мадам Бонапарт, мадам Тальен не принимает.
— До сих пор? Пожалуйста, я должна ее видеть!
Дворецкий Терезы закрыл дверь.
Без даты
Каждое утро в восемь часов Бонапарт, фальшиво насвистывая, приступает к работе. В течение дня он ненадолго выходит ко мне каждые несколько часов, целует, мы обмениваемся парой слов, он рассказывает какую-нибудь забавную историю, наскоро перекусывает, пьет кофе или разбавленное вино, дает мне советы касательно моего наряда и снова, напевая, исчезает.
