Он полон оптимизма.
— Мое правительство будет правительством духа и юности, — говорит он, в то время как по улицам толпами ходят нищие, повсюду орудуют шайки грабителей, а национальный долг огромен.
Бонапарт не упускает ни одной мелочи. Сегодня утром, например, приказал завезти из Швейцарии быков, чтобы улучшить породу французских стад, а вдоль дорог — высадить деревья. Министры выбиваются из сил, чтобы не отстать от него, ибо он требует ежедневных отчетов.
По вечерам, когда нормальные люди отдыхают, обессиленные событиями дня, он с тем же рвением занимается «нашим проектом». Я замужем не за человеком, а за ураганом!
29 ноября
— Простите, мадам Бонапарт, мадам Тальен не принимает.
Не принимает меня.
Без даты
Бонапарт сходит с ума, работая над новой конституцией вместе с Сийесом, который одновременно и медлителен, и нелогичен. За высокую плату Сийес согласился наконец отказаться от участия в этой работе. Теперь — я молюсь об этом — дело пойдет на лад.
24 декабря, сочельник
На улицах шумно празднуют. Объявлено о новой конституции. — Революция окончена! — кричат люди, льются слезы.
Правда? Хотелось бы в это верить…
25 декабря, Рождество
С утра собралась вся семья: тетушка Дезире, Гортензия и Эжен. Лютый мороз не позволил привезти сюда и маркиза. Мы показывали тетушке Дезире усадьбу и разговаривали. Она восхищалась новейшими черными кухонными плитами с угольной жаровней и всем прочим, а также замысловатой системой шнуров и колокольчиков для вызова прислуги. Дети настояли на том, чтобы показать тетушке все тайные проходы (мне по-прежнему слышался тихий смех Барраса). Тетушка Дезире оставила мне подробные указания о том, как правильно чистить серебро порошком Годдарда, а также парчу на стенах (надо водить щеткой сверху вниз, затем протереть мягкой шелковой тряпочкой).
К счастью, выдалась спокойная минутка перед подготовкой к встрече Бонапартов сегодня вечером. Сам Бонапарт сочиняет письмо английскому королю, в котором предлагает мир. Мир! Все мы полны оптимизма.
31 декабря
Сегодня последний день восемнадцатого столетия. Кажется, все в Париже (кроме меня) предаются веселью и возлияниям — празднуют открыто, ибо Бонапарт милостиво разрешил отмечать христианские праздники. Довольно мудро, ибо было бы довольно странно не отметить смену столетия.
1 января 1800 года!
Первый день нового века. Подумать только! Все, что я делаю, каждое мое движение несет с собой слабоощутимое, но радостное чувство новизны. Сегодня с утра мы с Бонапартом подольше оставались в большой пуховой постели, смеялись и шептались, поддразнивали друг друга и кокетничали, работали над «нашим проектом». Две недели назад у меня было некое подобие цветов. Я полна надежд.
В тот же день, позже
Сто пятьдесят семь наемных экипажей выстроились вдоль Дворца равенства, люди стоят в очереди за засахаренными каштанами и миндалем.
— Прямо как при старом режиме, — заметил Эжен, смакуя засахаренный миндаль. Подбородок перепачкан сахарной пудрой. — Наверное, не все тогда было плохо, — добавил он, облизав губы.
Без даты
Каждый вечер читаю Бонапарту, пока он не заснет.
[123] Это тихое время — драгоценные мгновения для нас. Он ласкает меня, потом мы говорим о нашей удивительной жизни, о великих свершениях, которые нам еще предстоят, об открывающихся впереди замечательных возможностях. Потом я читаю ему, обычно — из его любимого Оссиана. Сегодня вечером потертого томика в кожаном переплете на обычном месте возле кровати не оказалось.
— Я сжег его, — сообщил Бонапарт скорее с горечью, чем с гневом.
— Но почему? — Я была потрясена, ведь эту книгу он повсюду брал с собой.
— Это фальшивка, — констатировал он. — В Шотландии подтвердили, сомнений нет.
— Написано не Оссианом? — Мне просто не верилось.
— Нет, кто-то выдавал за Оссиана собственные вирши. Всех одурачил! — сердито хмыкнул он. — Отсюда следует, что доверять нельзя ничему.
— Но, Бонапарт, красоты, переданной словами, у этой поэмы не отнять. Некоторым вещам можно доверять абсолютно.
Я положила ладонь ему на щеку.
2 января
Принято новое официальное решение.
«Переезжаем в Тюильри», — сообщил мне Бонапарт.
Дворец королей династии Бурбонов.
Дворец казненных короля и королевы.
3 января
Мими стояла на грязной булыжной мостовой, разглядывая фасад дворца Тюильри. Повсюду на стенах виднелись непристойные надписи, революционные эмблемы и лозунги. На булыжной мостовой — темные пятна. Боюсь, что крови.
— Ну и бардак, — хмурясь, сказала Мими.
Двери не поддавались — так давно сюда никто не входил. Архитектор и журналист налегли вдвоем, но так и не смогли сдвинуть с места ссохшиеся створки. Тогда на двери бросился Бонапарт — и те распахнулись, а он полетел кубарем под наш общий смех.
— Как просто вам войти в королевский дворец, консул, — заметил журналист. — Можно подумать, вас здесь ожидали.
— Теперь мы называем это Дворцом правительства, — поправил его Бонапарт.
— Да, консул! — Журналист достал бумагу и карандаш.
Я вгляделась в полутьму огромного пространства; окна высоки, грязны, некоторые заколочены. Здесь было даже холоднее, чем на улице, но воздух затхлый.
— Перебраться сюда будет непросто, — сказал Бонапарт, отряхивая плечо сюртука. — Жить здесь тоже будет непросто. Антуан, давай факелы! — приказал он кучеру. — Мне страной управлять надо.
— И шали! — крикнула я вдогонку.
— Я принесу, — махнула рукой Мими и побежала по лестнице, перепрыгивая через ступеньку.
Со стороны мы напоминали средневековую процессию, затеявшую какой-нибудь древний обряд, посвященный дню Страшного суда. Антуан смело шел впереди, высоко держа факел в одной руке, а второй стучал палкой по стенам — разгонял крыс.
— Ой! — воскликнула Мими, схватив меня за руку.
— Это, должно быть, королевские покои, — предположил Бонапарт, рассматривая план дворца. Он поднял голову и осмотрелся. — Тут будет мой кабинет. А принимать буду там — в комнате с троном.
Мы спустились на один этаж; здесь было темнее, холоднее, и воздух показался мне еще более затхлым — такими мы нашли покои королевы.
