СПЛЮ В КРОВАТИ МАРИИ-АНТУАНЕТТЫ
21 января 1800 года
Сегодня вечером Бонапарт вручил мне толстую папку.
— Что мне с этим делать? — Я знала: передо мной — список имен французских аристократов, которым запрещено возвращаться в республику. Мы с Терезой годами добивались исключения из этого списка нескольких имен. Каждый успех был равен выигранному сражению.
— Решайте, какие имена вычеркнуть, — сказал Бонапарт, открывая свою потертую табакерку.
Я глядела на него, не веря своим ушам.
— Вы хотите, чтобы я занялась столь серьезным политическим вопросом? — Неужели мне представилась возможность судить, кто из этих людей виновен, а кто — нет, чья жизнь будет искалечена, а чья — нет?
— Если хотите, могу поручить это Дюроку.
Дюрок — бессердечнейший из адъютантов Бонапарта.
— Нет, я сделаю это сама.
Теперь, оставшись одна у себя в будуаре, я просмотрела тысячи имен и была потрясена. Неужели это мне по силам? Молюсь, чтобы Господь придал мне решимости.
5 февраля
— Не вините своего швейцара, — сказала я Терезе. — Я прошла, несмотря на его усилия меня не пускать. Могу я войти? — Я смело прошла в комнату. — Я слышала, у вас родилась девочка!
Тереза смотрела на меня без улыбки. Рядом с ней в пеленках лежал младенец, родившийся всего несколько дней назад. Я постояла немного в неловком молчании, вспоминая, как мы с ней впервые встретились, какие у нее тогда были глаза — темные, ищущие, мудрые и невинные одновременно. Теперь же — просто усталые…
— Мне нужна ваша помощь, чтобы пройтись по списку. Меня попросили указать имена эмигрантов, которым позволят вернуться.
— Обратно в республику?
Я кивнула.
— Но это слишком большая работа, и одной мне не справиться.
Одна из канареек Терезы вдруг запела.
— Тогда заходите, — сказала она. — И снимите пальто, — добавила она с раздражением, словно устав выдерживать этот неестественно холодный тон.
Я поставила корзинку с принесенными мной конфетами и игрушками, заглянула в кроватку малютки:
— Она прекрасна, очень похожа на новорожденную Термидор. Как вы ее назвали?
— Клеманс.
Милосердие. Прощение.
— Да.
Тереза прикоснулась к моей руке:
— Как вы поживаете, Роза? — Она назвала меня прежним именем. Обратилась ко мне прежней. Не к новой.
— Выживаю, — пожала я плечами.
— Мы с вами надеялись на большее, — сказала Тереза, указав на стул рядом с кроватью.
Вскоре мы уже обменивались признаниями. Я излила ей душу, рассказала, как уныла жизнь во дворце: о скучных праздниках, нудных церемониях, о призраке королевы.
— Простите меня, — заторопилась я, когда часы пробили три, — я обещала себе, что не останусь надолго.
Нельзя было злоупотреблять вниманием Терезы, еще не оправившейся от родов. Я накинула на плечи шаль и поднялась, но между нами висело еще одно имя, еще не успевшее прозвучать. Мы обе это понимали.
— Как он поживает? — спросила я наконец.
— А вам не все равно? — ответила Тереза на удивление мягким тоном.
«Да», — кивнула я. Мне не все равно. Несмотря ни на что.
— Слишком много пьет, безрассудно играет, здоровье пошатнулось, но, учитывая обстоятельства, всего этого и следовало ожидать.
Я почувствовала осуждение в ее голосе.
— Вы не понимаете.
— Тогда просветите меня, пожалуйста. — В ее огромных глазах стояли слезы.
— У меня была причина. Это все, что я могу сказать.
Она внимательно на меня посмотрела:
— Я знаю, что Баррас получал деньги от роялистов, но это не причина предавать его. Он играл за обе стороны. Как и всегда, он не делал из этого тайны. Брал у роялистов деньги, используя против них же.
Младенец захныкал.
— Это он сам вам рассказал?
— Вы не верите? — спросила Тереза, приложила младенца к груди и стала кормить. В моей собственной груди возникло знакомое покалывание.
— Все куда сложнее, Тереза.
— Лазара отравил не Баррас, если вы сейчас думаете об этом. Как-то вечером его прорвало, и он рассказал мне все.
— Вот как?
Разговоры за рюмкой, вино и слезы — сильнодействующая смесь. Вино, слезы и ярость… Казалось, я так хорошо знала Барраса! Но, как выяснилось, не настолько уж хорошо. Я снова села на небольшой, обтянутый материей стул подле туалетного столика Терезы.
— Но Лазара все-таки отравили?
Она кивнула:
— Агент роялистов.
Я облокотилась о туалетный столик, подложив под подбородок ладонь. Пыталась осознать услышанное.
— Тот агент, от которого Баррас получал деньги?
Тереза помолчала.
— Один из них.
Я посмотрела в зеркало на подругу. Затем повернулась к ней лицом.
— Но зачем?
— Вы действительно хотите знать?
Мне было страшно, но я кивнула.
— Лазар выяснил, чем занимается Баррас. Он слишком много знал. Агент опасался, что Лазар заговорит.
Выходит, агент роялистов отравил Лазара, чтобы сохранить тайну: директор Баррас, самый могущественный человек во Французской республике, получает от него деньги.
— Узнав, Баррас был вне себя, — сказала Тереза, перекладывая младенца к другой груди. — Хотел даже вздернуть этого агента.
— Когда же это случилось? — пыталась я вспомнить. Я была потрясена тем, что Тереза все знала, но утаила от меня. — Вы всё это время знали…
Впрочем, мы все обманывали друг друга, и эта мысль нисколько меня не утешала.
— Мы все виноваты, — грустно улыбнулась Тереза.
«Кроме Лазара», — подумала я.
— Как видите, — запела Тереза, цитируя строчку из «Кандида», — новый мир ничуть не лучше старого.
6 февраля
Подсчитаны итоги голосования за утверждение новой конституции. Бонапарт теперь — первый консул. Три миллиона проголосовали за него, и менее двухсот тысяч — против.
[124] Это чудо.
Без даты
По растерянному взгляду Фовеля я поняла, что его новости меня не обрадуют.
