— Насчет ваших долгов, мадам. Первый консул желает рассчитаться по ним.
— И Бонапарт послал вас? — Трус!
Фовель кивнул.
— Я должен выяснить общую сумму, — почесал он подбородок. — Бонапарт ее выплатит. И просит только, чтобы сейчас и впредь вы воздерживались от всех спекулятивных предприятий, мадам.
Пока Фовель говорил, я описывала вокруг него круги, размышляя. По правде говоря, других вариантов не было.
Мои долги были столь велики, что сама я их уплатить не могла. И не только за шляпы! (У меня их теперь тридцать восемь штук — не пойму, как это вышло.) Особо велики долги перед «Боден компани»: убытки по моим инвестициям в национальную собственность и Мальмезон составляли более миллиона. И жемчуг!
Все, решено! Я ушла из «Боден компани». Бонапарт выплатил мои долги. Боже, сколько было слез!
14 февраля
Встречалась с Терезой. Успешно работаем над созданием списка: вдвоем гораздо проще.
16 февраля
— Посылали за мной, гражданка? — Муж Эмили, Лавалетт, стоял передо мной по стойке «смирно», будто на плацу.
Я уговорила его сесть.
— Не сделаете ли мне одолжение, лейтенант? Я, однако, в нерешительности, ибо оно сопряжено с определенным риском. Мне нужно, чтобы кто-нибудь отправился в Австрию… — Лавалетт явно был удивлен, — …чтобы найти там некое лицо, эмигранта, имя которого наконец удалено из списка. Мне нужно, чтобы вы помогли ему пересечь границу и вернуться во Францию.
Задача не из легких.
— Позвольте спросить, о ком идет речь?
— Конечно, но вы должны поклясться, что не скажете никому, даже вашей жене!
Я выдержала паузу и улыбнулась:
— Франсуа Богарне.
От меня зависело возвращение отца Эмили, сына маркиза.
18 февраля
Все готово к завтрашнему большому параду, приему, обеду. По крайней мере, в теории. На практике я всякий раз обнаруживаю что-то неладное — то одно, то другое. Ковры расстелили только сегодня днем. Впридачу мой повар заболел — его лихорадит.
19 февраля, в шестом часу
— Ненавижу все это! — Бонапарт рванул на себе пояс.
— Не шевелитесь.
— Выглядите величественно, генерал, — сказал Фовель, помогая Бонапарту надеть мундир.
— Никогда не видела вас таким… выглаженным, — улыбнулась я. Бонапарт любил старую, поношенную одежду.
— Мне рассматривать это как комплимент? — Он был сосредоточен и серьезен. — Фовель, вы везунчик: вам не надо, как мне, строить из себя дурака перед публикой.
— Мадам Бонапарт, — один из грузчиков указал на гору сундуков, — нам забрать их все?
Я кивнула: и это — тоже, помимо всего прочего. В любую минуту я могла лишиться чувств от перенапряжения.
— Вы сами говорили, Бонапарт: народ должен вас видеть, он нуждается в зрелищах.
— Значит, порой вы меня все же слушаете!
— Бонапарт, я вас всегда слушаю.
В комнату, звонко смеясь, вошли Гортензия, Эмили и Каролина — стали кружиться, показывая свои наряды. Я поправила ленту в волосах Гортензии. Платье туговато сидело на Каролине, но с этим ничего нельзя было поделать.
«Уж не в интересном ли она положении?» — подумала я. Уже?
— Видели бы вы новый плюмаж на шляпе Иоахима! — сказала Каролина. — Стоит триста франков!
— Что это за шум? — Я посмотрела в сторону двери.
Сидя верхом на стуле, будто на лошади, раскачиваясь и подпрыгивая, в комнату въехал Эжен. Мы с девочками засмеялись. Он спрыгнул со своего «жеребца» и отдал честь.
— Итак? — усмехаясь, произнес он, демонстрируя свой новый мундир консульской гвардии.
— Ох, — выдохнула Гортензия, — девушки забросают тебя букетами.
Я посмотрела на часы на каминной полке. Каким-то чудом мы не опаздывали. Мельком взглянула на себя в зеркало: многовато косметики на лице — как у актрисы, готовящейся к выходу на сцену.
— Идемте, дорогие. Пора! — позвала нас Каролина и с чрезвычайно важным видом вышла в коридор.
Мы с Бонапартом переглянулись с улыбкой — дети! Впрочем, он был рассеян, озабочен чем-то. Лакей помог ему надеть сапоги.
— Стало быть, увидимся после парада?
«Между парадом и обедом», — мысленно поправила я. Упаковано ли серебро? И не следует ли мне взять с собой моих новых мопсов?
Бонапарт встал и потянул за ремешок от сапога.
— Не могу натянуть. — Сапог отлетел в сторону.
Я прикоснулась к плечу мужа. Вздрогнув, он повернулся ко мне. Обращаясь к солдатам, Бонапарт чувствовал себя в родной стихии. Необходимость взывать к гражданским приводила его в ужас. В каждой роялистской стране Европы молились, чтобы на этой почве он совершил какую-нибудь ошибку.
— Все будет чудесно, — подбодрила я его, целуя в щеку.
Парад прошел прекрасно. Эжен на новой лошади выглядел чудесно, а при виде Бонапарта толпа пришла в восторг. Был трогательный момент, когда проносили побывавшие в боях знамена Итальянской армии: сняв шляпу, Бонапарт склонил голову. Толпа вдруг почтительно замолкла. Этот невысокий человек с большими планами наполнял наши сердца надеждой. Если существуют ангелы (а я в этом нисколько не сомневаюсь), в тот момент они были с ним.
Даже моя дочь не избегла влияния его чар. Когда мимо нас проходила кавалерия, девочки испросили позволения отойти — припудрить носы. Помню, Бонапарт сказал:
— Подожди немного, Гортензия. — Во двор в тот момент входил военный оркестр, медные инструменты сверкают на солнце. — Пожалуйста, одну лишь минутку.
Гортензия вернулась на свое место на балконе, выходившем во двор дворца.
— Что там такое? — спросила Каролина. Музыканты построились, караульный пробежал через двор с табуретом для дирижера.
— Ума не приложу, — ответила Гортензия, но тут дирижер взобрался на табурет и поднял жезл. Музыканты сыграли первые такты марша — мелодия казалась знакомой, и все же я не могла вспомнить, где слышала ее прежде. Гортензия сидела, подавшись вперед, с упертыми в колени руками.
— Ну, теперь уже можно? — ныла Каролина, стоявшая у балконной двери. Дочь подняла указательный палец: «Не мешай!»
— Гортензия, уж не твое ли это сочинение? — ахнула я вдруг. — «Выход из Сирии»?
— Тихо! — воскликнула она. — Дайте же дослушать!
В тот же день, вечером
— Ну, как вам? — спросил Бонапарт, врываясь в мою уборную. — Кажется, все прошло довольно удачно.
— Великолепно! — поправила я. Он не заметил сидящей возле двери Гортензии.
