— Британцы секут своих солдат, но при этом обвиняют нас в жестокости. Они нарушают международные соглашения — и обвиняют нас в беззаконии. Они платят всем роялистским государствам Европы за то, чтобы те воевали с нами, — и нас же обвиняют в разжигании войны. Если они не хотят войны, почему не пытаются прекратить ее?
— Папа, не сдавайся! — пылко сказала Гортензия. Я с горечью подумала, что моя дочь никогда не жила при мире. Бывали ли вообще такие времена, когда Франция не находилась в состоянии войны с Англией?
— Никогда не сдамся, — отрезал Бонапарт с апломбом, тем самым, который вдохновлял на победы его солдат.
9 марта, Мальмезон, четвертая годовщина свадьбы
Все утро провели в постели. Оптимизм Бонапарта по поводу зачатия ребенка лишь удручает меня. Всякий раз при соитии он дает имя ребенку — мальчику, разумеется. Этим утром он нарек его Жери. Наполеон Жери Бонапарт. На прошлой неделе был Жан. Кто будет сегодня вечером? Жак? Бенуа? Донасьен?
Я поддерживаю игру, но уже понимаю, что не смогу забеременеть. Несколько месяцев назад у меня было что-то вроде месячных, но с тех пор они больше не повторялись, хоть я и принимаю целый ворох лечебных снадобий: настойку сенны, сваренный в пиве кирказон,
[125] сироп можжевельника, порошок алоэ с железом — их горький вкус и меня саму наполняет горечью.
В тот же день, в девятом часу вечера
Бонапарт потянул за шнурок маленького шелкового мешочка, пытаясь развязать его.
— Черт! — выругался он и, не утерпев, разрезал ткань ножом и вытряхнул содержимое на обеденный стол. Среди грязного фарфора, куриных костей, полупустых тарелок с горошком, сливовым пудингом и канапе с печенью трески засверкал огромный бриллиант. — Безделица по случаю годовщины, — пояснил Бонапарт, толкая камень ко мне, будто игрушку.
— Сколько же в нем каратов? — широко раскрыла глаза Гортензия.
— Сто сорок, — ответил Бонапарт. — Наконец нашелся! Он был в короне, которой короновали короля Людовика Пятнадцатого. Полиция обнаружила камень в ломбарде.
— Так это алмаз «Регент»! — поняла я, держа двумя пальцами прозрачный камень и теряясь в его свете.
10 марта
Говорят, время — враг женщины. Сегодня утром я посидела перед зеркалом, рассматривая лицо. Мне тридцать шесть, я на шесть лет старше мужа. Поддавшись сиюминутной прихоти, я послала за «своим» алмазом, и передо мной почтительно поставили синий, отделанный расшитым бархатом футляр. Я осторожно достала камень из углубления.
— Приложи к уху, — благоговейно шепнула Гортензия, как если бы мы обе находились в святом месте.
Я выпрямилась, разглядывая себя в зеркало.
— Святый боже! — крестясь, воскликнула горничная.
Исходивший от алмаза свет преобразил меня, омолодив. Я опасливо покосилась за плечо, вообразив, что на меня смотрит призрак королевы Марии-Антуанетты. Уж ей-то была ведома неодолимая притягательность бриллиантов; теперь же, увы, она известна и мне самой.
29 марта, четверть второго пополудни, дворец Тюильри
Пишу при свете трех свечей. День в самом разгаре, но в комнате темно: шторы задернуты, чтобы не глазели любопытные, гуляющие по городскому саду.
Скоро ко мне зайдет Гортензия. Поедем на ежегодное балетное…
За полночь, все спят (кроме меня)
…представление гражданина Депрео.
Меня отвлекло очередное внезапное появление Бонапарта, фальшиво напевавшего себе под нос «Марсельезу».
— У меня появилась мысль насчет Гортензии, — сказал он, усаживаясь в кресло возле туалетного столика, взял хрустальный сосуд с помадой и стал его рассматривать. — Генерал Моро.
Развивать свою «мысль» далее Бонапарт не счел нужным. Понюхав помаду, втер ее себе в кончики пальцев, поставил сосуд на место и принялся крутить в руках серебряную заколку для волос. Ни минуты покоя!
— Ах! — Я сообразила наконец: Бонапарт нашел моей дочери жениха в лице этого густо напудренного, щеголяющего изысканными манерами человека. — Но разве Моро не староват для Гортензии?
Генералу уже под сорок, он на несколько лет старше меня.
— Вы не обо мне тут говорите? — спросила Гортензия, возникая в дверях.
— Твоя мама рассказывала, какой очаровательной дамой ты стала, — ласково улыбнулся падчерице Бонапарт.
— Да, и это платье тебе очень к лицу, — поддержала я. Действительно, фасон подчеркивал гибкую фигуру дочери. В свете свечей мерцали серебристые нити ткани.
— Это ведь английский муслин, верно? — хмурясь, поинтересовался Бонапарт.
— Что вы, папа! Конечно, нет! — Гортензия сделала изящный пируэт.
— Браво! — воскликнули мы.
— Но с менуэтом у меня не все гладко, — сказала Гортензия. — В первой фигуре, во время перехода, я должна делать темп-де-кюран и сразу деми-жете.
— Вместо па-де-менуэт?
— Только во время первого перехода, мама. Иначе выглядит жеманно, — по крайней мере, так говорит наставница. А этот па-де-менуэт требует двух деми-купе и еще двух па-марше на кончиках пальцев.
— Ба! — восхитился Бонапарт.
— Может, ты нам покажешь? — предложила я.
— Папа, мне будет нужен партнер, — заявила Гортензия, потянув Бонапарта за руку.
— Сыграю вам один из менуэтов Генделя.
Я подсела к фортепиано; Бонапарт с неохотой поднялся, развернул ступни под прямым углом и выставил в сторону руку.
— Итак? — бросил он мне через плечо.
— Первый консул! — прервал нас появившийся на пороге секретарь Бонапарта. — Вас хочет видеть гражданин Кадудаль.
Подбородок Фовеля Бурьенна подрагивал. Он изо всех сил старался не улыбнуться при виде Бонапарта, пытающегося сделать плие.
[126]
— Лучше бы не заставлять его ждать: бык, а не человек… и плюется повсюду, — понизил голос Фовель.
— Кадудаль, агент роялистов? — с тревогой спросила я. Не хватало здесь лидера фракции бунтовщиков, ставящих целью вновь усадить Бурбонов на королевский трон! Фракции, вознамерившейся свергнуть Бонапарта.
— Что-то он рано! — заторопился Бонапарт, надевая треуголку и направляясь к двери. Определенно, он рад был избавиться от необходимости танцевать менуэт.
В целом спектакль прошел хорошо. Гортензия танцевала великолепно, и мы с Эженом очень гордились ею.
