— Луи не было дома семь месяцев: очень долгий срок, — поучала я Гортензию, тщась придать ей терпения. — Воссоединение после долгой разлуки порой чревато ссорами.
Уж я-то отлично знаю по своему опыту.
— Лучше не позволять себе раздражаться, особенно в твоем положении.
Я обняла свою бедную неуклюжую дочь. Конечно, если она родит вовремя, это сильно упростит ей жизнь.
7 октября, Сен-Клу
Сегодня девять месяцев и три дня с тех пор, как Гортензия и Луи поженились.
— Я спасена, — сказала Гортензия, сложив руки, как на молитве.
Она склонна все драматизировать, но, честно говоря, все мы испытываем облегчение.
10 октября
Незадолго до полудня по аллее проскакала галопом лошадь. Я вышла на террасу посмотреть, кто приехал, но едва открыла дверь, как по лестнице взбежал Эжен и закричал, чтобы я торопилась.
— Что-то с Гортензией? — испугалась я.
— Началось, мам, я был с ней в этот момент! Луи велел мне скорее скакать за тобой.
Кто бы мог подумать, что поездка из Сен-Клу до центра Парижа может занять менее двух часов! Мы выехали из Сен-Клу в пять минут одиннадцатого, а уже за две минуты до полудня нетерпеливо дергали шнурок звонка у двери городского дома Гортензии и Луи.
— О, хорошо, что вы здесь, а то у меня руки заняты!
Обернувшись, мы увидели женщину в старомодном красном платье и переднике с фестонами из лент. Одной рукой она удерживала на голове табурет для родов, а в другой у нее был кожаный чемодан.
— Мадам Франжу!
— Акушерка? — Эжен торопливо впустил ее.
Пока я приветствовала добрую женщину, отворилась парадная дверь.
— Мадам Франжу? — Луи нервно скреб по груди пальцами больной руки. Ужасно. — Наконец-то!
— Луи, что Гортензия? — только и успела спросить я, как вдруг услышала в доме крик. О нет!
Луи поднял указательный палец на здоровой руке, подав мне знак молчать; в другой он держал часы, отсчитывающие секунды.
— Все в порядке, — определил он, опуская часы в карман.
— Доктор Жан-Луи Боделок
[133] будет здесь, как только поест, гражданин, — сообщила Луи акушерка, развязывая платок.
— Через сколько минут? — с тревогой спросил Луи.
— Сказать по правде, он только под ногами путается, — прошептала акушерка, повернувшись ко мне.
Луи уступил дорогу лакею, понесшему родильный табурет и чемодан на второй этаж. И поспешил вслед за ним, через плечо обращаясь к мадам Франжу:
— Боли у жены теперь повторяются чаще. По-моему, уже скоро.
— Надо бы сообщить Бонапарту, — попросила я Эжена, который с растерянным видом стоял во дворе.
— Я съезжу, — кивнул он, явно обрадовавшись такому поручению.
— Он сегодня работает во дворце! — крикнула я вслед сыну, уже скакавшему к воротам.
В комнате роженицы сильно пахло гвоздикой. Мадам Франжу закрывала окна и раздавала указания двум горничным.
— Мама! — выдохнула Гортензия, увидев меня. Луи сидел рядом с ней, поглаживая ее руку.
— Как ты, дорогая? — Моя милая, мое сокровище, сердце мое! На большой кровати она казалась совсем девочкой, ангелом с золотистыми локонами, большие голубые глаза смотрели из-под кружевной оборки ночного чепца. Худышка с огромным животом.
— Все идет прекрасно, — сказала мадам Франжу. — А теперь, мадам Жозефина, можете посидеть здесь, в сторонке, пока я обмерю вашу дочку.
Я покорно села у кровати. Гортензия корчилась от боли.
— Боже милостивый! — закричала она.
Борясь с комом в горле, я старалась дышать поглубже. Акушерка тем временем подбадривала Гортензию:
— Вот так! И чем громче, тем лучше. Пусть соседи знают. Пусть весь Париж знает!
Доктор Жан-Луи Боделок приехал незадолго до трех часов. Ребенок (безупречнее я не видела) родился почти в девять. Хотя роды оказались долгими — часов восемь в общей сложности, — прошли они легко.
Никогда не забуду первый плач малютки.
— Это мальчик… — прошептал Луи, не смея верить такой удаче. Мальчик. Такое облегчение! У меня даже голова закружилась.
— Мальчик! — донесся чей-то возглас из коридора.
— Мальчик! — выкрикнул кто-то и во дворе: кажется, кучер. Где-то в доме затрезвонил колокольчик. О радость!
Мне хотелось тотчас выбежать на улицу, чтобы ударить в колокола Нотр-Дама.
— Отлично потрудились, мадам Луи, родили мужу здорового сына, — улыбалась мадам Франжу, передавая Гортензии красного кричащего младенца. — Его надо обмыть, измерить и запеленать, — дала она указания няне. — Отменно сработан, — добавила акушерка, будто говоря о неодушевленном предмете, — никаких изъянов я не заметила.
Ошеломленный Луи проводил няню из комнаты.
Доктор Боделок похлопал мою дочь по колену, прикрытому простыней.
— Еще одно усилие, мадам Луи, — и дело сделано.
— Мы не хотим, чтобы матка забралась обратно наверх! — сказала акушерка, будто говорила в этот раз об одушевленном существе.
Гортензия поморщилась, но не закричала. Я протерла ее влажный лоб тряпочкой, смоченной в розовой воде. Опасность еще не совсем миновала. Небесные врата остаются открытыми для роженицы еще девять дней после родов.
Вернулся Луи, смотрит гордо. Встав на колени у кровати, он поцеловал руку Гортензии. Я была тронута до слез — так просто, но так благородно!
— У него, у нашего сына, все хорошо? — спросила его Гортензия.
— Шесть фунтов, две унции, рост восемнадцать дюймов, — сказал Луи, глаза блестят.
— Прекрасный вес, — подбодрила я новоиспеченных родителей.
— Мне он кажется таким маленьким, — восторженно воскликнул Луи, — но няня говорит, он большой и очень хорошо сложен!
Вернулась няня с туго запеленутым младенцем на руках. Теперь он молчал.
— О, Гортензия, он просто ангелочек. — Я едва не задыхалась от нахлынувших чувств. Малютку назовут Наполеон-Шарль — так было решено. Маленький Наполеон.
— Наш дофин, — сказала няня, передавая младенца Гортензии.
— Придержите язык! — услышала я обеспокоенный шепот Луи.
— Здравствуй, Маленький Наполеон, — проговорила Гортензия, заглядывая сыну в глаза. Ее щеки мокры от слез.
У МЕНЯ ВОЗНИКАЮТ ПОДОЗРЕНИЯ
13 октября 1802 года, Сен-Клу, прохладный день
