— Вы это серьезно?
Император?
Бонапарт лишь улыбнулся при виде моей растерянности.
— «Император Наполеон», — подтвердил он, театрально взмахнув рукой. Другая была заложена за лацкан камзола.
Без сорока минут полночь
Йейета, Роза, мадемуазель Ташер, гражданка Богарне, мадам Бонапарт… императрица.
«Боже мой! Это лишь титул, которого требует этикет, — говорю я себе, — официально он не дает мне никакого особого положения».
26 апреля, ближе к вечеру
Долго общалась с мадам Кампан, которая согласилась помочь в организации нашего «двора». Это для меня большое облегчение.
— Нужно, чтобы вам служили аристократы, — заметила она, просматривая списки тех, кого я хотела пригласить на службу. — Представители самых старинных родов Франции.
То есть тех, что оставили свой след в истории: Шеврез, Монморанси, Мортемар… Одни лишь фамилии ввергают меня в трепет.
— Мадам Кампан, представители этих семей не снизойдут даже до разговора со мной. Как они могут мне служить?
— Дворянские дети воспитаны так, что и сами кланяются, и принимают поклоны. Они понимают всю силу почтения. Это солдатская жена не захочет склонить головы, опасаясь, что ее примут за горничную. Ну а графиня де Ларошфуко? — сказала мадам Кампан, щелкнув пальцем по листу бумаги. — Она произведет впечатление. Остальные будут ей подражать.
Несомненно. Фамилия Ларошфуко — одна из старейших и наиболее почитаемых.
— Ваша кузина, не так ли?
— Скорее, дальняя родственница, — сказала я. — В последний раз мы с ней встречались в Пломбьере, когда я была там. Шастули де Ларошфуко умеет меня рассмешить. Горбунья с незапоминающейся внешностью, она тем не менее смотрит на жизнь с юмором.
— Было бы большой удачей убедить Ларошфуко служить у вас главной фрейлиной. Это одна из наиболее важных должностей при дворе. Она будет заведовать вашим штатом, расписанием, бюджетом и бухгалтерией. Всякий, желающий посетить вас, должен будет сначала обратиться к ней. Такая должность может ее заинтересовать.
— Однако я очень сомневаюсь, что она даст согласие…
Шастули любит меня, но горячо осуждает Бонапарта. Говорят, она называет его не иначе как «этот выскочка-корсиканец».
— Но может и согласиться. Говорят, ее семья сильно нуждается.
4 мая, солнечный день!
За триста тысяч франков, выплаченных единовременно, ежегодную плату в восемьдесят тысяч (с гарантированным повышением каждый год) и государственную должность для мужа графиня Шастули де Ларошфуко согласилась стать моей фрейлиной.
— Ха! — воскликнула она. — Когда приступать к обязанностям? В следующем месяце? Чудесно! Кто сказал, что у аристократов есть принципы? Покажите мне золото, и я — ваша, готова служить хоть дьяволу. Но вы, конечно, не дьявол. — Она потянула меня за локоть, чтобы я нагнулась и она смогла поцеловать меня в щеку. — Ха! Видите, ваше величество? Все кланяются горбунье.
Неужели она действительно так меня назвала?
6 мая
Бонапарт настаивает: как только будет официально провозглашена империя и он станет императором, а я — императрицей, все, что мы делаем и говорим, как передвигаемся и во что облачаемся, — все должно соответствовать королевским традициям.
Я прочла старинную книгу «Кодекс», найденную в дворцовой библиотеке. Там более восьмисот статей, в которых сказано, как следует поступать в любой ситуации, с которой могут столкнуться император или императрица. Но и при этом многое остается неясным. Поэтому я продолжаю консультироваться с мадам Кампан. Она объясняет, как все было при монархии: как к кому обращались, у кого какие были привилегии. Мы обсуждаем с ней процедуры и правила; что-то оставляем, но от чего-то и отказываемся. У бедной Клари руки сводит от постоянного письма — мадам Кампан надиктовала ей уже более двухсот листов.
17 мая
После завтрашней ратификации республика будет формально передоверена императору, титул которого станет наследственным.
— Вы готовы? — спросил Бонапарт.
— Не знаю.
Как к такому подготовиться?
Бонапарт рассказал мне, чего ожидать от предстоящей церемонии. Камбасерес, ныне архиканцлер, приедет в сенат с делегацией, чтобы выступить с официальным заявлением. Затем ведущие лица политической арены придут представиться сначала Бонапарту, а затем и мне.
По случаю мы с мадам Кампан разобрали все замысловатые ритуалы. До чего же все это мне чуждо!
— Считайте все это спектаклем, — посоветовала она, чувствуя мои опасения. — Представьте, что это — главная роль в вашей жизни.
18 мая
Меня облачили в надлежащий костюм задолго до того, как во дворе послышался стук копыт, возвестивший о прибытии архиканцлера Камбасереса и его многочисленной свиты: сенаторов, министров и советников, сопровождаемых полком кирасиров. Камбасерес с большой помпой вступил в мои покои и остановился в шести шагах от меня.
«Почему так далеко? — испугалась я. — Неужели это значит, что отныне никто не смеет ко мне приблизиться?»
Затем, сделав общий поклон, — настолько низкий, насколько позволял живот, — Камбасерес произнес всего одно слово: то единственное слово, которое я ни за что не хотела бы услышать.
— Императрица.
II
ДОБРАЯ ИМПЕРАТРИЦА
ИМПЕРАТОРСКИЙ ДВОР И ВОКРУГ НЕГО
18 мая 1804 года, Сен-Клу, громы и молнии
Прошло чуть более дня с момента провозглашения империи, а мы уже уподобились собакам, рычащим друг на друга из-за кости. Страшно смотреть, что с людьми делает жадность.
Впрочем, я забегаю вперед…
После провозглашения состоялся торжественный ужин, наше первое имперское мероприятие. На каждого гостя приходилось по три лакея. Бонапарт остался недоволен Талейраном, в приглашениях назвавшим ужин словом, которое было в ходу у аристократов.
Члены семьи, государственные деятели и дворцовые чины собрались в Большом салоне и ожидали Бонапарта, — вернее, императора, как его все теперь называют. Из родственников были Гортензия и Луи, Эжен, Элиза и Феликс, Каролина и Иоахим, Жозеф и Жюли: нас было меньше обычного, поскольку синьора Летиция, дядя Феш, Люсьен и Паулина сейчас в Италии, а юный Жером — по-прежнему в Америке. Дюрок, кривизна ног которого была особенно заметна в кожаных бриджах до колен, сообщил собравшимся, что Жозеф и Луи теперь князья, а их жены — княгини, и обращаться к ним следует соответственно. Каролина бросала гневные взгляды на мужа, который ссутулился на стуле в углу в своем нелепом костюме, подбрасывая в воздух одну из вновь отчеканенных монет (на одной стороне изображен император Наполеон, на другой — надпись: «Французская республика»).
