Император прибыл к шести часам и приветствовал новых князей и княгинь, равно как и мадам Каролину, мсье Иоахима, мсье Эжена и прочих. Каролина, судя по лицу, была вне себя от злости.
Вдруг сверкнула молния и раздался удар грома. Мопсы бросились кто куда.
Дюрок объявил, что собравшимся пора перейти к столу. Луи и Жозеф пожелали иметь честь следовать непосредственно за Бонапартом.
— Я старший, — услышала я шепот Жозефа, который подталкивал свою жену, чтобы она шла перед Гортензией.
Каролина схватила своего мужа за руку и важно двинулась в столовую. Я оглянулась на Эжена — он, явно скучая, стоял у камина и, кажется, нисколько не огорчался от того, что пойдет позади всех.
Бонапарт, посадив меня справа от себя, пригласил княгиню Гортензию сесть слева. От такого огорчения Каролина залпом выпила стакан воды и долго кашляла.
19 мая, Сен-Клу, небо начинает проясняться
На семейный ужин Каролина и Иоахим прибыли рано. С лица Каролины не сходила улыбка, на ней было платье с оборками из зеленого шелка, с лифом, украшенным ниткой искусственных драгоценных камней. «Боевое снаряжение», — подумала я: на этот раз она затмила блеском своего мужа. Сегодня ужин прошел менее официально, чем вчера, и потому более шумно. По счастью, не было Гортензии и Жюли.
Весь ужин Каролина молчала, что ей не свойственно. Бонапарт, желая точного соблюдения этикета, не стал глотать еду за свои обычные четырнадцать минут; напротив, он старался не торопиться, побуждая нас доедать каждое блюдо до конца. После десертов (Каролина проглотила большой кусок миндального пирога с сыром, восемь фиг и почти весь поданный к столу грюйер) я предложила перейти в гостиную и выпить кофе. Бонапарт так быстро вскочил со стула, словно распахнулись двери его тюремной камеры. Я же намеренно позволила Каролине выйти из комнаты впереди себя.
Когда все расселись в гостиной, дворецкий внес на подносе кофейный сервиз.
— Я буду ячменную воду, — сказала Каролина.
— Ты нездорова? — спросил Бонапарт сестру.
— Какое тебе дело до моего здоровья? — с такой злостью огрызнулась она, что дворецкий едва не опрокинул поднос. Предмет ее раздражения недолго оставался тайной: почему родные сестры Бонапарта обречены на безвестность, тогда как чужаки осыпаны почестями?
— Верно, — поддакнула ей Элиза, ставя свою чашку.
— Жены Жозефа и Луи — не чужие нам, — с восхитительным спокойствием произнес Бонапарт. От меня, однако, не ускользнуло нервное подергивание мышцы его бедра.
— Жюли и Гортензия — не Бонапарты, но все равно княгини, тогда как твои родные сестры — никто!
— Я раздаю почести так, как считаю верным, — ответил Бонапарт, — а не так, чтобы удовлетворить ваше личное тщеславие.
— Ты думаешь, мне побрякушек не хватает? Меня заботит положение моих потомков, их будущее, — с горечью сказала Каролина.
— Твои дети не…
— Твои племянники и племянницы, родная кровь, — перебила его Каролина, — будут простолюдинами! Ты этого хочешь?
Я поднялась с места и закрыла окна. Ни к чему, чтобы о ссоре писали в газетах.
— Можно подумать, я лишил тебя короны нашего отца, покойного короля, — с сарказмом заметил Бонапарт.
— Хочешь, чтобы я кланялась Гортензии? — взвизгнула Каролина.
— Или Жюли? — поддержала ее Элиза, презрительно улыбаясь.
— Ты лишаешь чести своих кровных родственников! — С этими словами Каролина поднесла тыльную сторону ладони ко лбу и осела на пол среди вздувшихся юбок.
— Каролина! — растерявшись, Иоахим смотрел на жену, распростертую у его ног.
Мопсы, увидев перед собой человеческое лицо, пришли в восторг и стали его лизать. Каролина не отвечала мужу, и я поняла, что на этот раз она не притворяется.
— Боже правый, Бонапарт!
Я послала дворецкого за нюхательными солями. Бонапарт опустился на колени рядом с Каролиной, потряс ее за плечо и попытался поднять.
— Поднесите спирт к носу, — сказала я, но в этом уже не было нужды; веки ее затрепетали.
Потрясенный Бонапарт сел на пятки.
— Я об этом подумаю, — пообещал он своей семье.
— А как же мой муж? — тут же спросила Каролина, присаживаясь.
2 июня, целый день в Мальмезоне
— Княгиня Каролина? Весь Париж потешается! — сообщила Тереза, трепеща веером, надушенным ароматом севильского апельсина. — Она прогуливается по улицам так, будто и вправду королевских кровей. Но вас народ любит! Все только и говорят о том, что вы рождены быть королевой.
А вот это вряд ли…
12 июня, Сен-Клу
Сегодня Бонапарт совещался три часа с особым консулом.
Люди приходят и уходят. То и дело слышу слово «коронация».
Без даты
Будет коронация. Уже назначена дата — 14 июля, в День взятия Бастилии.
Всего через месяц!
Без даты
Какое облегчение! Дата коронации перенесена на 9 ноября (18 брюмера).
[140]
19 июня
Империя строится по спискам: завтра объявят о том, кто какую должность будет занимать при дворе, церемония принятия присяги — через две недели, вскоре после чего все приступят к исполнению своих обязанностей. И вот вам пожалуйста — настоящий королевский двор.
1 июля, Париж
«Королевский двор» официально открылся этим утром, хоть и не слишком удачно. Мои недавно принявшие присягу аристократки-фрейлины в оцепенении наблюдали за происходящим. Они рады вернуться во дворец, в привычную обстановку, но их смущает темп, в котором здесь все делается. Бонапарт настаивает, чтобы соблюдалось каждое положение придворного протокола, но… как-нибудь поскорее: он не может тратить на формальности целый день, ему надо заниматься делом. Поэтому освященные веками коленопреклонения происходят в ускоренном порядке.
Приехавший к нам на ужин Фуше наблюдал за всей суетой с улыбкой.
— Полагаю, этого следовало ожидать, — заметил он, когда одна из служанок столкнулась в дверях с лакеем, и фарфоровое блюдо с перепелами, которое она несла, полетело на ковер.
— Вот как? — улыбнулась я и распорядилась принести из погреба три бутылки нашего лучшего шампанского. Бонапарт только что объявил о восстановлении Фуше в должности министра полиции: нам было что праздновать.
— Фуше — новый владелец Гробуа, — объяснил Бонапарт, отрывая от хлеба горбушку.
