26 октября, третий час ночи, не могу уснуть
Сегодня, когда Бонапарт ушел к себе в кабинет работать, Эжен предложил мне партию в бильярд. Он играл хорошо, хотя бил слишком сильно. Я выиграла первую игру, он — вторую, но не без труда.
К третьей мы уже смеялись и разговаривали. О его новом коне; о том, чтобы подыскать для меня хорошую (спокойную) лошадь; о Гортензии — она уже садится и ест, о ее прекрасных мальчиках. Потом вспомнили о растущем придворном штате и необходимости нанять еще фрейлин (как и предсказывала мадам Кампан).
— Мадам Дюшатель была бы хороша при дворе, — заметил Эжен.
— Адель Дюшатель?
— Она спрашивала, не смогу ли я помочь ей добиться места, — ответил он, покраснев.
«Вот оно что, — подумала я. — Обаятельная Адель Дюшатель вскружила голову моему сыну».
Конечно, она красавица: стройная, с золотистыми волосами, голубыми глазами и хорошими зубами. С другой стороны, она слишком высока, а ее нос похож на клюв. По-моему, она холодна, но… возможно, просто застенчива.
— Мадам Дюшатель чудесно дополнила бы мой штат фрейлин, Эжен, но не знаю, справится ли она с работой. — Адель замужем за пожилым государственным советником, который мне неприятен. Статус советника не предполагает, что его жена обязана служить фрейлиной при дворе, независимо от личного обаяния.
— Пожалуйста, мам.
Я взяла кий и начала обходить стол, прикидывая, по какому шару бить. В тот момент я размышляла о том, что пора бы моему сыну начать интересоваться чем-то, помимо лошадей. Адель Дюшатель замужем, о браке тут нечего и думать. Это хорошо. Выбор жены для Эжена будет продиктован политическими соображениями: он это понимает, — такова плата за наше положение.
— Посмотрю, что можно сделать, — согласилась я, загоняя в лузу два шара.
— Обещаешь, что не скажешь Гортензии или папе?
— Конечно, — взъерошила я сыну волосы. Мой мальчик!
27 октября
Мадам Дюшатель приступит к своим обязанностям сегодня вечером во время бала. Послала записку Эжену.
В тот же день, за полночь
Больно смотреть, как Эжен ухаживает за Адель Дюшатель; больно видеть его смущение, ибо она отказалась танцевать с ним контрданс.
Весь вечер Эжен с унылым видом простоял, ссутулившись и прислонясь к стене.
— Приходи завтра вечером ко мне в гостиную, — предложила я.
30 октября
Бонапарт каждый вечер допоздна задерживается в гостиной. Сегодня он предостерег мадам Дюшатель от зеленых оливок.
— Ни к чему вам расстройство желудка, — объяснил он, и фрейлина опустила глаза.
— Это было бы лишним, — добавила Каролина, обнимая Адель за плечи.
— Может быть, тогда вишню, выдержанную в бренди? — предложил Эжен, полный надежды…
Без даты
Бонапарт крайне любезен, это вызывает у меня подозрения.
3 ноября, Сен-Клу
Я все испортила! Сегодня вечером около семи Бонапарт исчез из гостиной. Вскоре после этого мадам Дюшатель, сидевшая за рамой для вышивания, тоже вышла. Я ждала ее возвращения: пять минут, десять, двадцать.
Наконец я не могла более этого выносить. Я позвала Клари к оконной нише и сказала: если обо мне спросят, говорите, что меня вызвал к себе император.
— А куда вы? — спросила она настороженно.
— Мне надо выяснить, не происходит ли тут кое-что. — Я выскользнула из комнаты, прежде чем она успела что-то возразить.
Я направилась в сторону кабинета Бонапарта, уговаривая себя на ходу, что он работает, как часто бывало по вечерам. Ну а мадам Дюшатель просто плохо себя почувствовала — и потому ушла…
«Но что сказать Бонапарту? — задумалась я, остановившись у двери кабинета. — Спрошу, не желает ли он сыграть со мной партию в шахматы. Нет, — он сразу поймет, что ради такого пустяка я не пошла бы темными холодными коридорами». В результате я решила сказать, что хочу поговорить с ним с глазу на глаз о своих опасениях, связанных с Гортензией, с ее здоровьем.
В проходной комнате перед кабинетом Бонапарта было темно. В свете луны виднелась спящая фигура часового. Вдоль стен этой комнаты стояли табуреты. Я тихонько постучала в дверь кабинета. Ответа не было. Часовой шевельнулся, но не проснулся. Может быть, кабинет заперт?
Я подняла железную щеколду, и дверь отворилась. В кабинете было пусто. По лестнице, начинавшейся за книжным шкафом, я поднялась в частные покои выше этажом. Эти комнаты по распоряжению Бонапарта недавно отремонтировали.
Уже наверху я услышала голоса Бонапарта и Адель Дюшатель.
Я поступила глупо: постучала в дверь. Зачем только? Что на меня нашло?
Послышалась возня, дверь приоткрылась: передо мной стоял Бонапарт без рубашки.
— Что вы здесь делаете? — спросил он. За ним, в тени, я видела испуганную молодую женщину.
Не сдержавшись, я вскричала:
— Это неправильно, Бонапарт!
В ярости он схватил табурет и со всей силы ударил им о камин. Женщина ахнула в испуге.
— Вон! — взревел мой муж. — Убирайтесь с глаз моих долой!
Я сбежала по лестнице, выронив оловянный подсвечник, который, стуча, скатился по каменным ступеням. Услышала, как Бонапарт захлопнул дверь и задвинул засов. Оказалась в полной темноте.
Дрожа, я поспешила обратно в салон. Если вокруг будут люди, опасаться нечего, говорила я себе. Честно говоря, в тот момент я сама была не своя. Прежде я никогда не видела Бонапарта в подобной ярости; это испугало меня — испугало и разозлило.
Четыре мои фрейлины все еще сидели за игровым столом у камина, Клари предпочла раму для вышивания. При моем появлении все они встали и поклонились.
— Продолжайте, пожалуйста, — сказала я, надеясь отвлечься от грустных мыслей, вышивая крестиком виноградную лозу. Сделала стежок, но он вышел неудачным. В комнате слышны были только треск поленьев в камине, шелест карт и время от времени — возгласы и шепот игроков.
Меня не оставляли мысли об адюльтере Бонапарта, о его гневе.
— Клари! — позвала я дрожащим голосом, но громче, чем намеревалась.
Та вздернула голову и уставилась на меня с опаской.
— Пойду полежу. Пожалуйста, проводите меня.
«Вот и хорошо, — подумала я, вставая. — По крайней мере, я не дрожу».
Я оглядела спальню, будто видела ее впервые.
— Я… — Стоило мне заговорить, как полились слезы. — Я застала их… Бонапарта с мадам Дюшатель… — еле выговорила я. Руки ледяные, сердце колотится в груди. — Муж в бешенстве! Скоро он явится сюда, и…
