— В таком случае я вижу решение. Я не буду возражать, а вы не будете со мной резки, — сказала я, протягивая ему ладони.
— И я смогу поступать, как мне будет угодно?
— С моим благословением, — солгала я.
9 ноября
«Севодня вечером княгиня Каролина сказала князю Жозефу, что император дурак. Ана говорит, император должен развистись со старухой. Ана и князь Жозеф будут говорить с ним завтра вечером в 8 часов».
10 ноября
— Добрый вечер, дорогая сестра. — Жозеф расцеловал меня в обе щеки. — Сегодня вы особенно хорошо выглядите. Не так ли, Каролина?
— В самом деле, — ответила та. — Это платье, должно быть, стоит миллион франков.
— Спасибо. — Мы все лгали, улыбаясь, как выражается Бонапарт, «от самых зубов». — Вы очень добры.
Как бешеная лисица.
— Я так понимаю, у вас на восемь часов назначена встреча с императором? — сказала я, взглянув на часы.
В тот же день, незадолго до полуночи
Бонапарт в ярости сорвал с себя сюртук.
— Что случилось? — спросила я, помогая ему снять камзол.
— Вы знаете, почему Жозеф не желает вашей коронации? Она не в его интересах, но эти интересы не имеют ничего общего с благом империи!
— Не понимаю.
Меня собираются короновать? Я думала, они добивались встречи, чтобы подтолкнуть Бонапарта к разводу.
— Когда вас коронуют, дети Луи займут более высокое положение, чем дети Жозефа. Ну же! — заворчал он, пытаясь надеть ночную рубашку. Наконец его голова показалась из ворота.
— Хотите узнать простой способ сделать из меня тирана? — Он отбросил полог кровати с такой яростью, что одна завязка оборвалась. — Для этого мне достаточно пообщаться с моей семьей. Любому из Бонапартов стоит просто заговорить, и я становлюсь чудовищем. Боже правый! Вас коронуют как ни в чем не бывало, даже если для этого потребуется двести тысяч солдат.
— Вы это серьезно?
— Разумеется. Я всегда серьезен.
От охватившего меня волнения я не могла вздохнуть.
— Не знаю, удачная ли это мысль. — Коронация даст мне более высокий статус. Значит, у меня будет еще больше придворных, еще больше врагов. — Разве так делается? Никогда не слышала о коронации женщин.
— Мы сделаем это им назло!
— Бонапарт, это недостаточная причина, — сказала я с улыбкой.
— Вы правы, шутить не стоит. Однако я совершенно серьезен: я короную вас. Вы вышли за меня замуж, когда я был никем. Я хочу, чтобы вы всегда были рядом со мной, — потянул он меня к кровати, взяв за руку.
— Бонапарт, мне надо подумать.
— Вы отвергнете корону?
С легкостью!
— Мне надо подумать об этом…
И поговорить с детьми.
11 ноября, поздний вечер
— Ох, мне страшно, мам. — Гортензия прижала ладони к щекам.
— Это папа предложил? — спросил Эжен. — Что это будет значить? Ты и так уже императрица. Что изменит коронация?
— Насколько я понимаю, так я стану символом империи, и, куда бы я ни поехала, что бы ни делала, мне будет оказано уважение, положенное короне.
Гортензия воздела глаза к небу:
— Семейству Бонапартов это не понравится.
— Потому что укрепит твои позиции, — рассудил Эжен, — и окончательно привяжет меня к Бонапарту.
— Откровенно говоря, это единственное соображение в пользу коронации, — сказала я.
12 ноября, половина десятого утра
Сегодня рано вошла в кабинет к Бонапарту. Он сидел за большим письменным столом, заложенным планами, эскизами и приказами, связанными с коронацией.
— Я решила принять ваше предложение, — сообщила я.
— Какое предложение?
Неужели передумал?
— Короноваться.
— Ах! — Поднявшись, он обогнул стол и притянул меня к себе.
ДА ЗДРАВСТВУЕТ ИМПЕРАТОР!
15 ноября 1804 года, Сен-Клу
— Боже мой, мама! Видела бы ты парижские толпы! — воскликнул Эжен, сбросив плащ. — Население города удвоилось, клянусь тебе, люди повсюду! Да еще войска введены. Просто безумие!
По его словам, все хотят достать билеты на коронацию: одна семья будто бы заплатила триста франков за возможность наблюдать процессию из окна второго этажа. Продаются даже билеты, позволяющие видеть приготовления, происходящие внутри собора Нотр-Дам. Там сейчас такой бедлам! А вчера из-под купола выпал кирпич — прямиком на голову рабочему, который тут же лишился чувств.
— Никогда не видел ничего подобного, мам. Там трудятся все каменщики Парижа и даже плотники. Как теперь закончить работы у меня в доме?
19 ноября
— К встрече с ювелирами нам потребуются драгоценные камни для короны, — обронил за завтраком Бонапарт, и все мы засуетились. Надо же посмотреть в «Кодексе», как это делалось раньше! Выяснилось, что сначала необходимо получить драгоценные камни, затем император (Бонапарт) должен распорядиться, чтобы главный управляющий двора (Талейран) отдал письменный приказ о подготовке туалетов к коронации генералу-казначею (мсье Эстеву), а тот — начальнику гардероба (мужу Клари) и главной фрейлине (Шастули). Чтобы это выяснить, ушло целое утро.
20 ноября, после полудня
Мать Бонапарта не успевает прибыть в Париж ко дню коронации. Она слишком задержалась, навещая в Милане своего любимого сына Люсьена.
— Проклятье! — с тихой печалью отреагировал Бонапарт.
21 ноября
Завтра в предвкушении прибытия святого отца едем в Фонтенбло. Боюсь, этой ночью не усну.
Воскресенье, 25 ноября, Фонтенбло
В полдень прибыл папа Пий VII, а с ним — дядя Феш (ныне кардинал) и довольно многочисленная папская свита: шестнадцать кардиналов с епископами и больше сотни других духовных лиц. Все как один очень темпераментные; ох, как здесь шумно!
Все в замке выстроились, чтобы приветствовать его святейшество у дверей. Он вошел, нагнувшись, ибо очень высок ростом, значительно выше Бонапарта. Папа был одет исключительно в белое: длинная пелерина покрывала его на манер римской статуи, но он все равно сильно озяб. Я приказала затопить камины: опасаюсь, как бы холод не повредил здоровью папы, не очень крепкому и значительно ослабленному тяжелым зимним путешествием. Даже его обувь — к несчастью, очень легкая для нашего климата — бела, хоть и запачкалась грязью, когда он выходил из кареты в Круа-де-Сан-Ирем, где его встречал Бонапарт. Это степенный простой человек на вид лет пятидесяти, хотя ему шестьдесят два. Вероятно, он выглядит более молодо из-за черных волос без признаков седины (уж не красит ли он их?), на голове крестьянская шапка из овчины, а пальцы удивительно тонкие, с ухоженными ногтями. У папы необычно высокий, несколько гнусавый голос. Он прекрасно говорит по-французски, но с итальянским акцентом: произносит «оу» вместо «у». У него хорошие манеры в отличие от свиты грубых и шумных священников (плюют повсюду!). Лицо бледное, — хотя, возможно, здесь виноват прокисший бульон, который сегодня утром ему подали на почтовой станции.
