После краткого приема Талейран проводил папу в его покои, где он сейчас и отдыхает. Во дворце то и дело слышны голоса людей из его свиты: что-то громко кричат по-итальянски.
В тот же день, поздно вечером
Отдохнув, его святейшество встретился с Бонапартом, и они проговорили полчаса.
Затем Бонапарт проводил папу в Зал великих правителей, где был накрыт неофициальный ужин. Ужинали вшестером: его святейшество с секретарем, мы с Бонапартом, Эжен (он не забыл, что нельзя преломлять хлеб до молитвы) и Луи (который забыл). Папа охотно ел и пил. Ему понравились фаршированная трюфелями индейка и соте из жаворонков.
Перед тем как отправиться на покой, его святейшество подарил мне кольцо. Аметист, окруженный бриллиантами простой огранки и исключительной чистоты. Кольцо им благословлено.
Я поблагодарила папу, глядя в его доброжелательные глаза.
Надо набраться мужества и сходить к нему на исповедь. Уже скоро.
Неужели завтра?
27 ноября, снова в Париже
Сегодня утром на террасе были слышны крики толпы, приветствующей папу. В ожидании благословения люди становились на колени вдоль улиц, по которым он проезжал. У него с собой было лишь несколько четок и медальонов для раздачи, и они уже закончились.
— А мне говорили, что французы нерелигиозны, — удивился он. Папа благословляет все, что ему приносят: очки, чернильницы, даже ножницы. И роялисты, и революционеры подходят к нему за благословением, даже атеист Жак-Луи Давид. Святой отец завладел нашими сердцами.
28 ноября, половина восьмого пополудни
— А елей для помазания у вас есть? — спросил папа во время нашей сегодняшней встречи (мы видимся каждый день), на которой обсуждались подробности коронации (им нет конца). — Насколько я понимаю, где-то должна быть бутыль священного елея, использующегося со времени помазания Кловиса в четыреста девяносто шестом году…
Святой отец — историк-любитель и гордится своими знаниями.
Озадаченный Бонапарт сдвинул брови.
— Ее разбили, сир, — покачал головой секретарь Бонапарта. — Во время революции.
— Начнем новую традицию! — решил Бонапарт и велел секретарю распорядиться, чтобы изготовили новую бутыль подходящего размера.
Я покраснела. Старинная бутыль оказалась разбита по предложению моего первого мужа. Цитирую дословно, ибо хорошо помню эту его речь: «Сжечь побрякушки тирании и суеверия на алтаре отечества!»
Без даты
Хаос! Сто сорок испанских лошадей, закупленных для коронационной процессии, доставили единовременно.
29 ноября, еще до полудня, дворец Тюильри
Сегодня утром осмотрели работы, ведущиеся в соборе. Удивительно! Две стороны алтаря и перегородку перед церковным хором снесли, установили ряды скамей по обе стороны нефа.
— Расписанный картон придаст интерьеру греко-египетский облик, — объяснил Жак-Луи Давид.
— Не римский? — спросила я.
— И римский тоже. — Он добавил, что голые каменные стены будут полностью закрыты флагами, гобеленами и бархатными драпировками.
— Вот это сцена! — воскликнул Тальма, разводя руками. Эхо под высоким сводом подхватило его слова.
В тот же день, без четверти пять пополудни
Ужасная репетиция. Народ по-прежнему устраивает давку.
— Я понесу кусок какой-то кости? — возмущался Иоахим, которому предстояло нести частицу мощей Карла Великого. Эжену в итоге доверили нести коронационное кольцо.
А Иоахиму Бонапарт велел нести мою корону; конечно, это привело Каролину в ярость.
30 ноября, остается еще два дня
Утром первым делом Бонапарт пришел ко мне, пряча что-то за спиной. Я сидела за туалетным столиком.
— Что вы затеяли, Бонапарт? — спросила я, заметив его игривый взгляд.
— Хочу, чтобы вы примерили одну вещь. — Он достал из-за спины сверкавшую корону и подкинул в воздух, как какую-нибудь безделушку. Поймав ее одной рукой, он подал ее мне, держа за крест на макушке.
Моя корона!
— Бонапарт, не слишком ли она тяжела?
— Чрезвычайно. Берите.
— Никогда не видела такой красоты, — восхитилась я, и в горле у меня появился комок. Ничто и никогда меня так не страшило, как предстоящая коронация.
— Примерьте-ка! — Пританцовывая, он напоминал нетерпеливого мальчишку.
Корона оказалась впору. Ювелир изготовил мягкую бархатную подкладку на внутренней стороне, но сделать подобный предмет удобным попросту невозможно. Головная боль мне обеспечена.
— Идеально, — похвалила я.
2 декабря — впрочем, уже за полночь. Значит, 3 декабря
Почти два часа ночи. Бонапарт спит. Снова понемногу идет снег. Я, закутавшись в меховое одеяло, сижу у камина перед маленьким секретером. Передо мной моя алмазная тиара. Приходят мысли об опасности, о том, какое искушение представляет корона для воров, но я напоминаю себе о Рустаме, который спит за нашими дверьми, и многочисленной охране, не смыкающей глаз.
Бонапарт и я, муж и жена, император и императрица.
Долгий выдался день. Я проснулась в шесть утра от пушечного салюта, за которым последовал оглушительный звон колоколов.
— Итак, ваше величество, — с усмешкой сказала Мими, протягивая мне чашку шоколада, — сегодня ваш день. Жаль, нет вашей матушки, она не увидит. Вашей матушки в заштопанных носках, — засмеялась Мими.
Моя мама убеждена, что я замужем за чудовищем. Я ощупала его сторону кровати. Он поднялся? Уже?
— Император у себя в кабинете, — пояснила Мими, расчищая место для тарелки с булочками.
— Работает? — Не понимаю, что так меня удивило.
— Знаешь, о чем я подумала, Йейета? Помнишь, что нагадала тебе предсказательница на Мартинике? Тебе тогда было всего тринадцать…
— Четырнадцать, — поправила я ее, откусывая от горячей булочки. Как такое забыть? «Ты будешь королевой. Но не очень долго». Действительно ли жрица вуду так сказала? Не помню. Теперь все это кажется мне сном, плохим сном.
— Я тебе говорила: она никогда не ошибается. Ты хоть спала сегодня?
— Только благодаря тебе.
И ее ящичку волшебных трав.
— Дождь все идет? — Когда мы с Бонапартом ложились, шел снег.
— Скверная погода… — Мими раздвинула шторы. — На улицах грязь.
Я неохотно выбралась из-под теплого одеяла.
— Досадно, — сказала я, вообразив себе толпы, ожидающие коронации на пронизывающем ветру. Подумала о холодном соборе, о папе с его слабым здоровьем. Выглянула во двор — там уже собрался народ. Люди дрожали под снегом, с балконов свисали насквозь мокрые знамена.
