Да, решила я тогда, глядя в толпу, кивая и помахивая рукой, как настоящая королева: мой сын думает о таких вещах. Наверное, все мы вспоминаем те дни.
Вероятно, память о тех ужасных временах породила эту дикую радость, которая, казалось, наводнила наш прекрасный город, несмотря на холод и мокрый снег. «Да здравствует император!» Да здравствует человек, спасший нас! — подумала я, и благодарно посмотрела на своего нетерпеливого мужа. Да здравствует Наполеон!
К входу в Нотр-Дам мы прибыли к одиннадцати часам. Пушки выпалили, колокола зазвонили, толпа разразилась приветственными криками. Когда мы выходили из кареты, выглянуло солнце.
— Ну вот! — кивнул Бонапарт, будто ожидал этого.
Во дворце архиепископа рядом с Нотр-Дамом было тепло, пылали дрова в каминах. Из-за того, что все бегали туда-сюда, казалось, что мы за кулисами театра. Четыре лакея помогли Бонапарту облачиться в его имперские одежды.
— Ну? — ждал он одобрения, поворачиваясь ко мне.
Император! Хотя, сказать по правде, он больше походил на бубнового короля, каким того изображают на игральных картах; в горностаевой мантии он казался ниже своего роста. Выражение лица у Бонапарта было страдальческим — вероятно, из-за тяжести облачения. Моя мантия тоже была так тяжела, что я едва могла двигаться, даже при помощи княгинь.
Затем наконец мы процессией направились в собор. Впереди меня шли герольды, пажи, церемониймейстер (он крутил головой, чтобы убедиться: все идет, как положено), угрюмый Иоахим с прекрасной короной на малиновой подушке, управляющие и конюшие — в десяти шагах друг от друга.
— Итак? — сказала я графу Этикету и обернулась убедиться, что княгини (Элиза, Каролина, Паулина, Гортензия и Жюли) готовы подхватить мой длинный шлейф, а пажи, в свою очередь, стоят в готовности нести их собственные шлейфы.
По сигналу графа Этикета мы все двинулись вперед — очень, очень медленно. Вот уж действительно, как сороконожка! Перед тем как войти в собор, я оглянулась по сторонам и улыбнулась дочери. За ней я увидела Бонапарта, дававшего знак Жозефу, Луи, де Камбесересу и Лебрену поторопиться и подобрать его мантию. За Бонапартом и маршалами я заметила моего жизнерадостного сына — он так терпеливо ждал! Я поискала в толпе Маленького Наполеона и его гувернантку и наконец нашла их подле входа в собор. Послала ему воздушный поцелуй. Маленький Наполеон улыбнулся и помахал мне рукой: до свидания, бабушка, до свидания!
Никогда не забуду, как вошла в Нотр-Дам. Присутствующие забыли о правилах и разразились аплодисментами, когда четыре оркестра заиграли триумфальный марш. Свет, струившийся сквозь витражи, огромные гобелены, расписанные задники, голуби, летающие над сверкающей толпой, колышущиеся перья плюмажей, сверкающие драгоценные камни — все это напоминало сказку из «Тысячи и одной ночи».
К алтарю мы подошли около часу дня. Папа Пий VII, прождавший на холоде несколько часов, сидел рядом с большим алтарем в простых белых одеждах. «Дочь моя», — прочла я у него в глазах, когда мы приблизились.
Ангельские голоса хористов запели «Коронационную мессу» Паизиелло. Мы с Бонапартом поднялись по лестнице к тронам перед алтарем. Я была рада сесть. Бонапарт казался спокойным, словно нас коронуют что ни день.
Началась церемония. Папа, гнусаво читая текст мессы, благословил имперские эмблемы: кольцо, саблю, мантию и скипетр. Бонапарт дважды подавил зевок. Затем, после гимна «Приди, Дух животворящий», мы с Бонапартом встали на колени на большие бархатные подушки, святой отец взял новую бутыль с елеем и тройным помазанием освятил сначала Бонапарта, а затем и меня, повторяя: «Рассыпь, о Господи, моими руками сокровища милости Твоей и благословение на слугу Твоего». Бонапарт слушал с набожным выражением лица, но, подозреваю, его раздражало масло на руках, и он думал, можно ли как-нибудь его вытереть.
Затем папа поднял корону с подушки на алтаре. Бонапарт снял золотой венок, взял у Пия этот безусловный символ власти и, повернувшись лицом к собравшимся, возложил на себя. Все только ахнули. В этот момент от свода отвалился камешек и упал Бонапарту на плечо, но тот даже не моргнул. Его лицо излучало сияние, которого я никогда раньше не замечала. Он выглядел… героически, другого слова не могу подобрать. Я двинулась к алтарю и встала на колени возле мужа, молитвенно сложив руки.
Никогда не слышала такой тишины. Воистину это была небесная тишина. Я ждала, стоя на коленях, и в это время перед моим мысленным взором промелькнула вся жизнь. Я думала о любимом отце. Как бы я желала, чтобы он видел меня сейчас! Бонапарт направился ко мне. Слезы капали на мои перчатки. Изо всех сил стараясь не плакать, я рассматривала пчел, вышитых на его белых атласных туфлях. Он стал что-то делать с моими волосами, потом я почувствовала тяжесть короны, и затем он снял ее с меня. Я подняла глаза — в чем дело? Или мешает моя тиара? Бонапарт, держа в руках корону, смотрел на меня сверху вниз, в глазах у него я заметила лукавство, он как бы говорил: «Может, возложу, а может — нет. Это мгновение — мой подарок тебе. Люблю тебя всем сердцем и хочу, чтобы весь мир знал об этом».
Только у Бонапарта достанет отваги дурачиться в такой момент. Я затаила дыхание: сейчас никак нельзя было смеяться! Когда он надел на меня корону, по толпе прошел глухой шумок, — и снова наступила благоговейная тишина. Я почувствовала спокойную уверенность и поднялась с колен. Дрожи в них уже не было. Я находилась здесь по милости Божьей.
Но, конечно, не по милости сестер Бонапарта, — ибо, едва я начала подниматься по лестнице к алтарю, меня дернули назад, и я едва не упала.
[145] Бонапарт резко прошипел им что-то, и я ощутила себя свободной.
Остававшаяся часть церемонии прошла, как во сне. Хор пел «Да живет император вечно!». Герольды провозгласили в полный голос: «Славнейший и августейший Наполеон, император французского народа помазан, коронован и возведен на трон!»
— Да здравствует император!
— Да здравствует император!
— Да здравствует император!
Толстые стены древнего собора дрогнули от залпа сотни пушек, стоявших на площади, зазвонил большой колокол Нотр-Дама. Когда мы вышли на яркое зимнее солнце, взлетели ракеты фейерверка. Народ уже начал танцевать.
БОНАПАРТ ВОЗДАЕТ ЧЕСТЬ МОЕМУ СЫНУ
Усталые, мы с императором ужинали наедине. На столе — простые блюда: жареная курица, сливочное масло с измельченным мясом раков, тушеные яблоки и ванильное суфле (первое, к чему притронулся Бонапарт).
Шастули хотела снять с меня корону.
— Оставьте, — сказал Бонапарт, — она вам к лицу.
Мы болтали как дети. Он, оказывается, даже не заметил камушка, упавшего ему на плечо во время коронации. И да, он рявкнул на своих буйных сестер.
