«Люди удивлены отсутствием императрицы на премьере „Траяна“.
[157] Говорят, что она расстроена. Ходят слухи о скором расторжении императорского брака. Эту новость обсуждают во всех классах общества, и нет никого, кто увидел бы в ней гарантию мира».
2 декабря, Мальмезон
После вчерашнего праздника для послов я вдруг заболела. Мими настояла, чтобы я срочно опорожнила желудок: заставила меня принять горчицы с теплой водой и щекотала мне в горле гусиным пером. Затем она послала за доктором Корвизаром, который признался, что симптомы «сбивают с толку».
— А если бы меня отравили, — слабым голосом спросила я, — как бы это проявилось?
— Ваше величество, кто бы решился на такое? — мягко сказал он, так и не ответив на мой вопрос прямо.
Без даты
По-прежнему больна… и испугана. Есть люди, я знаю, желающие моей смерти.
2 января 1808 года, дворец Тюильри
«Жозефина!» — послышался мне сквозь сон мужской голос. Сказано было тихо, ласково. Голос Бонапарта. Это мне приснилось?
Я открыла глаза. Веки, отекшие от лихорадки, закрывались сами собой. Действительно, Бонапарт — он стоял у своей стороны кровати с новогодним подарком в руке: коробкой розового, белого и голубого засахаренного миндаля. Он поставил коробку и взял меня за руку:
— Мне говорят, вы болели, но…
В глазах у него стояли слезы.
— Оказывается, мой организм не переносит слабительное, — еле слышно проговорила я. На таком диагнозе настоял доктор. — Я уже поправляюсь.
— Должны поправиться, — сказал Бонапарт, до боли сжав мне руку.
12 января, Париж
Сегодня чувствую себя окрепшей. Провела днем час, строя окончательные планы, касающиеся венчания Стефани и князя д’Аромбера, которое состоится в следующем месяце.
Форт-де-Франс, Мартиника
Дорогая Йейета, моя любимая племянница, мы с женой благодарны тебе за ту роль, которую ты сыграла в приготовлениях к венчанию Стефани. Трудно представить, что наша девчонка станет княгиней. Напомни ей подтягивать чулки и прикрывать рот, когда рыгает.
Благослови тебя Господь!
Твой стареющий дядя Роберт Ташер
1 февраля, дворец Тюильри
Я собиралась поехать к Гортензии, когда в дверь громко постучали, заставив меня вздрогнуть. Это пришел лакей Бонапарта:
— Ваше величество, идите скорее, императору плохо! По-моему, это припадок.
[158]
Я подхватила шлейф и бросилась по темной каменной лестнице вслед за Константом, сердце бешено колотилось.
— Это началось, как только император вышел из ванны, ваше величество, — объяснил лакей, стараясь держать фонарь так, чтобы освещать мне дорогу. — Он запретил мне вызывать доктора Корвизара, попросил привести вас.
Мы вошли в покои Бонапарта. В камине шумело пламя, стоявшая на столе свеча давала мало света. Констант поднял фонарь и направил на кровать, где под одеялами лежал Бонапарт. Лицо у него было серым.
— Поговорите со мною, Бонапарт.
Он молча схватил мою руку и, несмотря на то что я была в пышном наряде, потащил меня в постель. По его телу прошла дрожь. Неужели это припадок падучей?
— Констант, дайте флакон.
Лакей смущенно смотрел на меня, не понимая.
— Нитрит амила, он в походном ларце.
— Жо-зе-фина! — еле выговорил Бонапарт.
Вернулся Констант.
— Две или три капли на носовой платок, — распорядилась я.
— О господи, господи… — шептал себе под нос растерявшийся лакей, однако взял себя в руки и сделал то, о чем я просила.
— Вдохните, — сказала я и поднесла платок к носу Бонапарта.
— Жозефина, я не могу жить без вас, — проговорил он, хватая ртом воздух.
— Бонапарт, так больше продолжаться не может, — будто издалека услышала я свои слова. Я прижимала его к сердцу и гладила по голове, словно ребенка, нуждавшегося в утешении.
Суббота, 2 апреля, мне грустно
Бонапарт только что уехал на юг — очень поспешно. И с соблюдением всей секретности, какой только позволяет добиться свита, разместившаяся в тридцати шести каретах. Официально объявлено, что он отправился в инспекционную поездку в Бордо, но на самом деле он хочет понять, какова ситуация в Испании.
— Я не задержусь, — сказал Бонапарт, обнимая меня. Мне предстоит приехать к нему через несколько дней.
10 апреля, дворец Бордо
Бонапарт встретил меня с распростертыми объятиями. Для него наша встреча — большое облегчение, ему нужна моя помощь на предстоящих приемах.
Я вымотана путешествием, но тем не менее буду на приеме сегодня же вечером.
24 апреля 1808 года, Париж
Ваше Величество, спешу сообщить, что королева Гортензия разрешилась мальчиком почти на месяц раньше срока. И мать, и младенец вне опасности.
Двенадцатого апреля, в среду, княгиня Каролина пригласила Вашу дочь и Пети на праздник. Несмотря на слабое здоровье, королева Гортензия решила принять приглашение (поехала, лежа в карете). Праздник был детский, присутствовало много нянь, родителей и даже важных чиновников, наблюдавших, как дети княгини Каролины качаются на люстрах и терроризируют гостей. В общем, обычный цирк… Кстати, настоящий цирк — с клоунами и танцорами на канатах, натянутых над головами у детей, — тоже был. Всякий раз, как кто-то из танцующих оскальзывался (такое случалось нередко), Гортензия стискивала мне руку. Мы обе опасались, что один из танцоров свалится на детей, и особенно беспокоились за нашего милого Пети. Я считаю, эти волнения и вызвали схватки у королевы Гортензии.
Архиканцлер де Камбасерес стоял рядом с нами и, сказавшись больным, умолял Вашу дочь разрешить ему вернуться домой, чтобы поставить пиявки.
Королева Гортензия заверила его, что он ей не нужен, что ей рожать еще не сегодня, однако через час после отъезда архиканцлера у нее начались первые боли. Очень быстро схватки усилились, и нам с большим трудом удалось доставить ее домой, где к нам вскоре присоединились акушерка и архиканцлер Комбасерес. На спине у бедного архиканцлера по-прежнему держались три пиявки (эта история вызвала в Париже немало шуток)…
Родившийся младенец был еле жив и ужасно, ужасно мал. Можете себе представить наш страх! Его выкупали в вине, обернули ватой — и он пришел в себя, но тут мы начали опасаться за королеву Гортензию, ибо ее пульс сделался неровным.
