— Наряд должен быть простым, мсье Леруа, — ответила я. — Как у монахини.
Без даты
Архиканцлер де Камбасерес дал мне черновик заявления о разводе, какое он считает приемлемым. Я не могу повторить, что там было написано. Заявление я напишу сама.
Без даты
Сегодня утром пыталась сочинить заявление о разводе, но только расплакалась.
«Потеряв надежду родить детей, даю своему любимому мужу доказательство своей преданности…»
О боже мой, что-то не то мы делаем, Бонапарт!
«Заявляю, что, поскольку потеряла надежду родить детей, в интересах Франции желаю дать величайшее доказательство своей любви и преданности посредством…»
Пятница, 15 декабря
Леруа привез мой наряд.
— Я наконец понял, ваше величество! — воскликнул он. — Вы желаете украсить себя драгоценными камнями.
— Нет, мсье Леруа, на мне не будет ни единой драгоценности.
Только обручальное кольцо, которое я унесу с собой в могилу.
Он смотрел на меня как на сумасшедшую. Может быть, я действительно сошла с ума?
Мадемуазель Аврильо пришла ко мне в девятом часу.
— Ваше величество, вы готовы? Император ожидает вас у себя в кабинете.
— Я готова.
Она расплакалась.
— Вы бы их всех видели!
— Они прибыли? Уже?
— Они в тронном зале, ваше величество. Никогда еще Каролина и Паулина не были так разодеты. Даже мадам Летиция в фиолетово-желтой парче — и с рубинами! Можно подумать, у нас карнавал. Мы уезжаем, мне терять нечего, поэтому я вам честно скажу: по-моему, все они — скоты, ненавижу их!
На лестничной площадке я отослала мадемуазель Аврильо.
— Сама дойду, не беспокойтесь, — заверила я ее, прошла через прихожую, комнату ожидания и гостиную, кивая стражникам и горничным. Со страдальческим выражением на лице Гуго распахнул передо мною дверь в кабинет Бонапарта.
— Император ожидает вас, ваше величество, — низко поклонился он мне.
Бонапарт сидел в низком кресле у камина, спиной к двери.
— Жозефина! — вскочил он на ноги.
На нем был расшитый золотом голубой бархатный костюм. Он отер ладони о штаны и пошел ко мне, вытянув вперед руки, словно я была долгожданной гостьей. Но вдруг остановился.
— Скоро придет семья. Я подумал, вам лучше сесть вот здесь, за письменным столом. — Он выдвинул старинное кресло.
Я медленно села. Кресло, заметила я, следовало бы обить заново, шелковые канты уже истерлись. Ткань необычного зеленого оттенка, такую трудно подобрать. Я вспомнила, что отрез точно такой ткани хранится в гардеробе на чердаке. «Надо будет, — подумала я, — сказать об этом управляющему Бонапарта».
— Жозефина, как вы себя чувствуете? — похлопал меня по плечу Бонапарт: совсем легонько, будто боялся прикоснуться ко мне.
Кивнув, я сглотнула ком в горле, чувствуя подступающие слезы. Передо мной на столе в готовности стояла подставка для перьев, рядом лежал лист пергаментной бумаги. Я положила на стол принесенный с собой лист и разгладила его. «Заявляю, что…»
Бонапарт взял другое такое же кресло и поставил его перед камином.
— А я сяду здесь. Все остальные могут занять табуреты, — кроме моей матери, разумеется. Я подумал, что, может быть, она сядет в кресло у камина. Что вы думаете?
— Ваша матушка не любит сидеть слишком близко к огню. Не лучше ли переставить кресло к стене? — предложила я.
— Хорошая мысль. — Он передвинул кресло и потянул за уголок ковра, поправляя его.
Большие часы с маятником принялись бить.
Один. Два. Три. На четвертом ударе дверь со скрипом приотворилась.
— Ваше величество, пора, — сказал Кристоф Дюрок, не глядя на меня. Он был одет в просторную мантию с жестким воротником в форме крыла летучей мыши, который поддерживали вставки из китового уса.
Пять. Шесть. Семь.
Мы с Бонапартом, как мне показалось, довольно долго смотрели друг другу в глаза.
Восемь.
«Давайте уйдем! — хотелось мне закричать. — Давайте убежим на какой-нибудь остров, будем плескаться в волнах, выращивать цветы и овощи. Давайте вместе состаримся, станем неловкими, но будем любить друг друга».
Девять.
— Впустите их, — сказал Бонапарт, глядя в сторону.
Я услышала голос Каролины и пронзительное хихиканье Паулины, вытащила сухой носовой платок и вдохнула поглубже.
Половина пятого утра
Небо светлеет. Мне кажется, я вообще не спала.
Незадолго до полуночи я уступила зову сердца. В одной сорочке прошла по коридору, освещая себе путь единственной свечой. Стражник, вздрогнув, проснулся, когда я постучала в дверь Бонапарта, и растерянно уставился на меня. Рука на рукояти сабли.
— Это всего лишь я, императрица Жозефина. — К счастью, в этот момент лакей Бонапарта открыл дверь.
— Ваше величество? — удивился он не столько моему неожиданному появлению, сколько моему наряду.
— Кто это, Констант? — услышала я голос Бонапарта. Я вошла в комнату. При свете фонаря, висевшего рядом с умывальником, я увидела Бонапарта в постели под несколькими одеялами.
— Бонапарт, я лишь хотела… — спокойно начала я, но голос вдруг зазвенел, как у обиженного ребенка. — Не знаю, хватит ли у меня сил… — выдохнула я.
Бонапарт сел в кровати, ночной колпак съехал на сторону. Рыдая, я упала в его объятия.
— Мужайтесь, — ласково проговорил он. Я коснулась его щеки, мокрой от слез. — О, Жозефина, как же мне без вас? — прошептал он, прижимая меня к себе.
Суббота, почти два часа пополудни
Скоро уезжаю, оставляю этот дворец, никогда не вернусь, покидаю свое место рядом с Бонапартом. Вскоре другая императрица — молодая, королевского происхождения и способная родить Бонапарту наследника — будет сидеть за этим письменным столом. У меня нет иллюзий. Бонапарт полюбит ее, это ее право. Она станет матерью его детей.
А я, кем буду я? Я останусь «той другой», стареющей в одиночестве.
Всю комнату сверху донизу я обрызгала лавандовой водой. Бонапарт никогда меня не забудет.
Без даты
— Мам, ты готова? — Гортензия легко тронула меня за плечо. Ее касание придало мне сил.
— Как быть с мопсами? — спросила я, опустив на лицо вуаль, чтобы скрыть дорожки от слез на щеках. Два дня тому назад одна из собак ощенилась.
