— На Эльбу, ваше величество. Меня…
— Где находится эта Эльба?
— Эльба — маленький островок в Средиземном море, ваше величество, отделенный от Италии проливом Пьомбино. Меня…
— Это совсем крошечный островок, не так ли, мсье?
— От одной до трех с половиной лиг в ширину, ваше величество, шесть лиг в длину. Меня…
— Но это меньше, чем парк в Мальмезоне!
— Не припомню размеров вашего парка, ваше величество. Меня…
— Вы видели императора, мсье де Мосьен? Вы говорили с ним?
— Я видел его, ваше величество, но нет, не говорил с ним. Меня…
— Пожалуйста, скажите мне: как он выглядел?
Мсье де Мосьен сдвинул брови в раздумьях.
— Как император, ваше величество.
Я прижала кулак к губам. Если бы я могла увидеть Бонапарта! Я бы с первого взгляда поняла, как он себя чувствует. Я бы сразу поняла, спал ли он, ел ли, в порядке ли его желудок — ох этот капризный желудок! Я бы по резкости его движений поняла, угрожает ли ему припадок падучей.
— Да, конечно, — слабо проговорила я, наконец опомнившись. — Не выглядел ли он… ну… как вам показалось?
Я ждала ответа, утирая глаза манжетой рукава. Я понимала, конечно, что этот человек не мог видеть Бонапарта глазами его жены.
— Ваше величество, меня попросил французский посол в России, граф де Виченца…
— Де Коленкур?
— Да, он попросил меня…
— Де Коленкур сейчас с императором? — Благородный, аристократичный Арман де Коленкур. Мне было утешительно услышать, что он рядом с Бонапартом.
— Да, ваше величество. Он специально послал меня сообщить вам, чтобы вы сделали, что можете.
Эти последние слова он выпалил, опасаясь, что я снова его перебью.
— Что это значит?
— Вам надо искать милости для себя и ваших детей при дворе врага, ваше величество.
13 апреля
Принесли записку от Армана де Коленкура. Он просит меня вернуться в Париж; это, по его словам, в моих же интересах. Мне приличествует показаться, изложить мое дело перед царем Александром. Вроде таково желание императора.
А внизу — приписка аккуратным почерком секретаря: «Ваше Величество, надо срочно уговорить их милостиво обойтись с императором».
Укладываю вещи.
Пятница, 15 апреля, Мальмезон
Я расстроилась, увидев русских стражников у ворот Мальмезона. Пыталась объяснить им, кто я такая, но меня пропустили только после появления моего смотрителя.
— Что случилось? — в тревоге спросила я, ибо он хромал. Голова забинтована и одна рука висит на перевязи.
— Казаки. Я пытался остановить их, ваше величество, но… — Смотритель пожал плечами, и это движение заставило его поморщиться. — Они успели отломить ножку от стола в прихожей, но на этом разгром и закончился. Орангутанг отогнал их подальше.
И вот, вернувшись в свой дом, не веря своим глазам, я обнаружила, что бесценные его сокровища — в неприкосновенности. Если бы не русские у ворот, ничто здесь не сообщало бы о капитуляции Франции.
Без даты
На дворе смутные времена. Оказалось, у казаков те еще нравы: они спят, не снимая сапог. Театры в Париже закрылись только на день — день капитуляции Парижа. Актеры продолжали играть даже под пушечную пальбу. Жозеф Бонапарт приказал поднять белый флаг капитуляции, а затем исчез, даже не передав никому командование. Точно так же он поступил и в Мадриде — трус! Все в Париже носят белые розетки из лент — знак Бурбонов, повсюду их знамена. Неблагодарные!
Приехал брат претендента на престол, граф д’Артуа, он носит напудренный парик с нелепой шляпой. Его слуги ходят в странных готических туниках с огромными крестами, свисающими из петлиц.
Лавочникам теперь раздолье — никогда прежде они не распродавали так быстро свой товар. В Тюильри на месте имперских пчел поместили лилии Бурбонов. Тальма играет царя, толпа пыталась заставить его провозгласить: «Да здравствует король Людовик Восемнадцатый!», — но наш добрый друг не стал этого делать, ушел со сцены в слезах. Бедняга!
Отец императрицы Марии-Луизы, император Австрии, средь бела дня прогуливался по Елисейским полям. Похоже, его нисколько не смущает тот факт, что он получил выгоду от несчастья дочери.
Люди калечатся в давке, стремясь поклониться новому режиму, утверждают, что всей душою ненавидели «это чудовище» — Наполеона.
Даже члены его семьи от него отступились.
До чего же все это грустно!
Почти полночь (не могу уснуть)
Клари в своем чепце и с корзинкой из ивовых прутьев выглядела доброй хозяйкой.
— Я боялась, вы меня не примете, — сказала она, теребя пальцем золотой крестик, висевший на желтой бархатной ленте у нее на шее.
— Не в моем характере мстить, — ответила я не слишком искренне, ведь она предала Бонапарта, страну, меня. — Скажите, что привело вас ко мне?
«И поскорее уходите», — подумала я.
— Царь Александр умоляет о разрешении посетить вас.
— Надо понимать, это ему вы теперь служите?
— Помогаю, насколько это в моих силах, — задрала она свой острый носик.
— Если не ошибаюсь, вы помогли врагу войти в Париж. Вас хорошо вознаградили?
— Я не имела намерения уколоть вас.
— Мне кажется, вам пора уходить.
— Но согласитесь ли вы принять царя? Это пошло бы на пользу Наполеону.
— Как вы смеете произносить его имя?
Большая ваза упала на пол и разлетелась вдребезги.
— Он убил герцога Энгиенского!
— Дура! Если кто-то и виновен в гибели герцога, так это ваш приятель Талейран. Именно он убедил Бонапарта арестовать герцога!
— Он предупреждал меня, что именно так вы и скажете.
Дрожа всем телом, я сделала два шага ей навстречу.
— Простите меня, ваше величество, — прошептала она, пятясь к двери.
Суббота, 16 апреля
Царь Александр прибыл в сопровождении немногочисленной охраны.
— Это большая честь для меня, — сказал он, поклонившись мне. Царь привлекателен, средних лет (тридцать пять? тридцать шесть?), он впечатляюще высок, у него золотистые кудри, бледно-голубые глаза.
Я удивилась такому проявлению почтения с его стороны (и успокоилась немного). В конце концов, я — бывшая жена бывшего императора, а он — победитель, правитель одной из могущественнейших стран мира.
— Ваше величество, — ответила я, ненавидя себя в этот момент, — это вы оказываете мне честь. — Пока я говорила, Александр склонился ближе, и я вспомнила, что он немного глуховат. Тогда я повторила приветствие, повысив голос и слегка покраснев (я знала, слуги меня слышат).
