Четверг, 9 ноября
В гостиной у Фэнни собрались несколько человек (двенадцать, я посчитала). Фэнни сказала всем, что я изучаю живопись и музыку; мне это очень польстило. После ужина стали играть на клавесине и читать стихи. Много смеялись и спорили. Все это время Фэнни изящно полулежала на диване, обитом синей с серебряной ниткой парчой. С венком из цветов на голове она походила на богиню. Поэт по имени Мишель де Кюбьер (невысокий, с громким голосом и крупными губами) прочел несколько стихов, написанных Фэнни. Я их не поняла, но всем они понравились: гости хвалили Фэнни, чем я была очень горда.
Не могу пересказать весь оживленный разговор и описать интересных людей, с которыми познакомилась. Мне казалось, что у меня язык к нёбу прирос, и тем не менее меня приняли очень тепло. Пожилой джентльмен в тугом старомодном парике тотчас угадал, что я креолка.
— Как вы узнали? — спросила я.
— Вас акцент выдает. И восхитительная грация движений.
Оказывается, я двигаюсь с восхитительной грацией. Неужели!
Суббота, 18 ноября
Сегодня Фэнни повела меня на спектакль. Приехала она рано, чтобы проследить за моим туалетом. Мы потягивали бренди, хихикали и вели себя, наверное, довольно легкомысленно, потому что тетушка Дезире заглянула в комнату и неодобрительно покачала головой. Когда дверь за ней закрылась, Фэнни состроила смешную гримаску. В самом деле, таких людей я еще не встречала. Фэнни приказала кучеру везти нас на бульвар Дю-Темпль. После сказанного маркизом — дескать, этот бульвар прозывается бульваром Злодеев — я ожидала увидеть там головорезов, но меня сразу захватила царившая здесь веселость. По натянутым канатам ходили акробаты, выступали музыканты, кукловоды, мимы, дрессированные животные — настоящий цирк, представление которого разворачивалось прямо на улицах. Даже торговцы пели: о свободе в Америке, о порочности королевы и, разумеется, о любви. Два актера исполняли сентиментальные романсы: женщина стояла на одной стороне улицы, мужчина — на другой, и они разговаривали друг с другом песней. Невозможно было не поддаться всеобщему возбуждению.
Мне так понравилось на этой улице, что в театр я вошла неохотно, но сразу оказалась в другом мире. Мы расположились в ложе Фэнни (я старалась не очень крутить головой), но тут публика задвигалась, зашевелилась. В центральную ложу вошла королева!
Я очень хорошо рассмотрела ее лицо. Она оказалась моложе, чем я ожидала, немного старше меня, красивая, с добрым, почти застенчивым выражением лица. Разумеется, я рассмотрела ее туалет и особенно — прическу, причудливое сооружение из розовато-лиловых перьев, которые трепетали при каждом движении королевы. С нею в ложе сидела блондинка и высокий красивый мужчина.
— Это Йоланда де Полиньяк и граф де Водрёй, — прошептала Фэнни. — Она любовница графа. У них, что называется, «тайный брак», осложненный его отношениями с королевой… — И она многозначительно взглянула на меня поверх веера.
— Неужели с королевой? — прошептала я.
— И более того, — подняла Фэнни брови, — говорят, что королева с Йоландой тоже… — Фэнни подняла скрещенные указательный и средний пальцы. — Это если верить слухам, — добавила она, — но я им, конечно, не верю.
Тут свет погас, и публика затихла. В соседней ложе тихо рассмеялась женщина.
— Она там не одна? — спросила я, ибо занавеси соседней ложи были плотно задернуты.
— В своей театральной ложе можно принимать кого угодно, — закатила глаза Фэнни.
Снова послышался смех, и мужской голос произнес: «Вы имеете в виду…»
— Придется, дорогая, дать вам почитать один из моих романов, — прошептала Фэнни, когда занавес стал подниматься. — Разумеется, мы выдадим его за трактат об эстетике. Пьеса, которую мы смотрели, называлась «Битый», и я так смеялась, что завязки корсета чуть не лопнули. Там по ходу действия слуге выливают на голову ночной горшок. Он пытается судиться, но сам оказывается в тюрьме. Ужасно глупо, но так смешно! Между действиями актеры пели и декламировали.
Обожаю театр! Фэнни обещала вскоре снова взять меня с собой на спектакль.
22 ноября
Мсье де Богарне пишет мне: Labour omnia vincit improbus. Я попросила отца перевести. «Упорный труд преодолевает все трудности», — сказал он. Мне следовало бы догадаться, что тут говорится об учебе, а не о любви.
7 декабря
Мсье де Богарне сообщил, что возвращается домой. Я не видела его пять месяцев.
Среда, 13 декабря, 11.30 утра
Сегодня наша первая годовщина. Но мсье де Богарне уже уехал в свой полк, который стоит в Вердене. Пробыл дома лишь четыре дня.
МАТЕРИНСТВО И УЖАСНОЕ ОТКРЫТИЕ
19 февраля 1781 года
Я снова жду ребенка. Хожу по дому с превеликой осторожностью.
7 марта
Около одиннадцати зашла на чай Фэнни. Уходя, вложила мне в руку небольшой сверток.
— Не говори Дезире, — шепнула она. — И конечно, отцу тоже.
Я только сейчас его развернула. Это «Исповедь» Руссо: запрещенная книга. Начала ее читать и была потрясена, спрятала книгу под матрас.
15 марта
Перед обедом заходила Фэнни. Я и не думала, что мне представится случай спросить ее об «Исповеди», но, когда тетушка Дезире вышла посмотреть, как повариха управляется с принесенным Фэнни кроликом, набралась мужества.
— Хочешь, чтобы я тебе объяснила? — вздохнула Фэнни.
По выражению ее лица я поняла, что спрашивать мне не следовало.
— Ты знаешь, что определенные вещи могут… возбуждать мужчину? — спросила она. Теперь наступила моя очередь краснеть. — Так вот, Руссо мечтал, чтобы его отшлепали.
Я была потрясена.
— Вы хотите сказать…
— Жене такого человека надлежит держать при себе березовую розгу и постоянно унижать его, — сказала она и откинулась на спинку дивана, глядя на меня с материнским участием. — Как знать, возможно, твоему Александру требуется то же самое? — задумчиво добавила Фэнни.
После ее ухода я достала книгу и стала выискивать в ней места, которые прежде не понимала. Таким безнравственным образом я приятно провожу седьмицу Господа нашего.
Воскресенье, 25 марта
Вчера, в канун Благовещения, я почувствовала, что ребенок у меня в животе бьется, как бабочка крыльями. Я замерла. Он снова затрепетал, едва ощутимо!
Мими раскладывает карты, гадает. У меня будет мальчик, так она сказала.
Мальчик! Думаю обо всем, на что способны мальчики, обо всем, что мать должна позволять им, и мне хочется плакать. Неужели быть матерью означает испытывать это странное чувство, переполняющее мое сердце?
