Я провела для царя обычную экскурсию по Мальмезону — через галерею, музыкальную комнату, театр, розарий, парник и даже маслобойню (его заинтересовали мои швейцарские коровы). Оказалось, что с ним легко говорить, у него превосходный французский, а ум живой и пытливый (в этом отношении они очень схожи с Бонапартом). Царь пожелал узнать, как я делаю в своем саду прививки растениям, сколько солнца нужно для грядок с тюльпанами, в какой пропорции добавлять коровий навоз к компосту для удобрения примул, сколько молока дают мои коровы.
Мы задержались перед парниками, разговаривая о театре: он видел Тальма в постановке «Ифигения в Авлиде» на сцене «Театра Франсэ» и был сильно тронут.
— Впрочем, — сказал он, — после спектакля произошло неприятное событие, которое, должен признаться, больно было наблюдать.
— Да, я слышала об этом.
Бедный Тальма! Я опасалась, что он начинает сходить с ума. Актер набросился на своего извечного противника Жоффруа с кулаками — из-за очередной уничижительной рецензии.
— Этот актер остается предан своему императору. Его чувства благородны и достойны уважения.
— Мы все остаемся преданными императору, — заметила я, по неосторожности вложив в свой ответ больше чувства, чем следовало.
— Я понимаю, — кивнул мне царь.
«Но это ты погубил его!» — воскликнула я про себя.
В этот миг нас отвлекли — может статься, к счастью — детские голоса: Пети и Уи-Уи уже бежали по дорожке, но, увидев рядом со мной высокого незнакомца, остановились.
— Идите ко мне, идите, — позвала я их, наклоняясь, чтобы обнять. Как они оказались в Мальмезоне? Гортензия же взяла мальчиков с собой в Блуа, чтобы встретиться там с императрицей Марией-Луизой! — Я хочу представить вас Александру, царю России.
Пети выказал легкую тревогу.
— Все хорошо! — шепнула я. — Покажи свой самый лучший поклон.
Царь улыбнулся и поклонился в ответ.
— Где ваша мама? — недоумевала я.
— Она идет медленно! Ей надо то и дело останавливаться, чтобы восхищаться всем вокруг, — сказал Уи-Уи, театрально закатывая глаза.
— Мы недолго пробыли в Блуа, — сообщил Пети, дергая себя за локон.
«О господи! — подумала я. — Теперь царь поймет, что Гортензия ездила повидать Марию-Луизу».
— Я несколько дней не выходил из кареты, — снова закатил глаза Уи-Уи.
Гортензия остановилась возле розовых кустов. Она улыбалась («Вот вы где!»), но затем насупилась, крутя в руке перкалевый зонтик и всматриваясь в фигуру стоявшего возле меня мужчины.
— Мы здесь, мам! — помахал ей рукой Пети.
— С казаком! — крикнул Уи-Уи, подкидывая свою шапку.
— Цыц! — одернул Пети младшего брата.
Царь Александр весело рассмеялся, и я испытала облегчение.
— Я так рада тебя видеть! — обняла я Гортензию.
— Мальмезон выглядит прекрасно. Ничего не украдено?
— Благодаря царю Александру, — сказала я и представила ему свою дочь.
— Польщена, — холодно обронила та, лишь немного склонив голову.
— Разрешите предложить вам обоим мороженое и чай?
Появление Гортензии ничуть не помогло нашему общению.
— Казаки пьют водку! — подсказал Уи-Уи.
— Прошу прощения? — свирепо развернулась к нему Гортензия.
— С удовольствием выпью чаю, — улыбнулся царь Александр. — Хотя он прав, если у вас найдется водка…
И весьма ловко натянул на глаза Уи-Уи козырек его шапки.
— Царь произвел на меня сильное впечатление, — призналась я Гортензии после отъезда Александра. — Он кажется искренним в желании положить конец войнам.
Гортензия молча пожала плечами.
— Ты осуждаешь меня за то, что я приняла его, не так ли?
— Мы обсуждали это в Наварре, мам. Я прекрасно понимаю причины, которыми ты руководствовалась.
— Тогда почему?..
— Должна признать, я была расстроена при виде того, как учтиво ты принимаешь у себя врага.
— Гортензия, царь Александр имеет власть, чтобы помочь тебе и твоим детям.
Равно как и погубить их.
— Нам от него ничего не нужно.
— Сейчас не время для идеализма! Хочешь, чтобы тебя навсегда изгнали из Франции? Быть учтивой сейчас разумно, — по крайней мере, ради блага мальчиков. И, должна тебе напомнить, ради Эжена, ради меня, ради Бонапарта. Кому, по-твоему, предстоит решать нашу дальнейшую судьбу? Именно Александру — тому человеку, по отношению к которому ты вела себя так грубо.
В итоге мы обе расплакались.
— Ох, прости меня, мама! Последние два дня выдались просто ужасными.
Тут-то и выяснилась причина скверного настроения Гортензии. Оказывается, после долгого и трудного путешествия в Блуа императрица Мария-Луиза заставила ее ждать, а когда наконец приняла, сказала, что, вероятно, будет лучше, если Гортензия побыстрее уедет, ведь отец Марии-Луизы, император Австрии, уже едет в Блуа, чтобы забрать свою дочь. Единственное, о чем беспокоилась императрица, — это о том, что отец может заставить ее последовать в изгнание за Бонапартом.
Услышав это, я некоторое время сидела молча.
— Но я думала, Мария-Луиза искренне привязана к Бонапарту? Ведь ты мне сама говорила, что она не может вынести разлуки с ним даже и на день.
— Я так думала, мам.
Бедный Бонапарт! Все бросили его, даже жена.
— А мальчик? — Как же сын, которого Бонапарт так любит?
Гортензия грустно улыбнулась.
— Он был так рад повидать Пети и Уи-Уи. И знаешь, что он им сказал? Что он больше не король, потому что у него нет ни одного пажа. Мадам де Монтескье сказала мне, что он плачет о своем папе.
Я встала, подошла к камину и протянула руки к углям.
— Я бы сейчас же поехала к Бонапарту, если бы могла.
Подойдя, Гортензия обняла меня за плечи.
— Я знаю, мам.
Ранний вечер
Увидев всадника, галопом скачущего по аллее, я несколько растерялась. Мужчина казался знакомым, но я далеко не сразу признала его. Вглядываясь, подошла к калитке сада с полной корзинкой роз.
— Мусташ, это вы? — Я все еще сомневалась. — Что случилось с?..
Лишившись дара речи, я указала на его верхнюю губу.
— Сбрил и отдал императору, — заулыбался Мусташ, вручая мне письмо. — Я сказал ему, что он уже владеет моим сердцем, а теперь может получить и усы.
«Как трогательно», — хотелось мне сказать, но я молчала.
Письмо было от Бонапарта.
