Фонтенбло
Я писал Вам восьмого числа сего месяца (это была пятница), но, видимо, Вы не получили моего письма. Сражение еще продолжалось, поэтому тот листок, возможно, был перехвачен.
Не буду повторять уже написанного: я жаловался на сложившиеся обстоятельства. Сегодня мне намного лучше. Чувствую, что избавился от тяжелейшего груза.
Сколько всего так и не было сказано! Сколько людей составили ложное мнение! Я упростил жизнь тысячам бедняков, и чем они ответили мне? Они меня предали — все, как один. За исключением верного Эжена, столь достойного Вас и меня.
Прощайте, моя дорогая Жозефина. Смиритесь, как смирился я. Никогда Вас не забуду.
Н.
МОЕ СЕРДЦЕ ОСТАЕТСЯ С МУЖЕМ
Вторник, 19 апреля 1814 года, Мальмезон
— Французский посол в России желает говорить с вами, ваше величество.
Арман де Коленкур! Наконец-то.
— Спасибо, что так быстро приехали, — поблагодарила я, стоило нам завершить обмен любезностями и посетовать, как это теперь принято, что мир изменился и что все мы довольно фальшиво играем свои новые роли.
— Я намеревался посетить вас в любом случае, ваше величество. — Его голубые глаза смотрели печально, смиренно.
— Это касается императора?
На мгновение он растерялся. Которого из императоров?
— Насчет царя Александра, — виновато улыбнулся он.
— Но вы же видели Бонапарта? Были в Фонтенбло?
— Да, ваше величество. Я был с ним в этом… в этом ужасном испытании.
— Я так ждала новостей о нем, Арман, — отбросила я формальности. — Мне рассказывали ужасные вещи.
Я помяла в руках уже влажный носовой платок.
— Я слышала… — Как произнести это вслух? — Правда ли, что император пытался?..
— Боюсь, что да, ваше величество, — выпрямился в кресле Арман. — Не знаю, известно ли вам, но перед последней испанской кампанией император стал постоянно носить на шее маленький мешочек, подвешенный на ленту. В нем была ядовитая смесь красавки и чемерицы Лобеля на случай, если Бонапарта захватят в плен. Он проглотил содержимое мешочка, но смесь успела потерять силу. — Он печально улыбнулся. — Можете себе представить досаду императора.
— Но ему, должно быть, было очень нехорошо.
Мне стало мучительно горько от этой мысли. Бонапарт так чувствителен! Малейший пустяк причиняет ему ужасную боль.
— Очень. Констант засунул палец в горло Бонапарту, чтобы того вырвало. Затем я заставил его выпить молока. Мы думали, он умирает, — добавил Арман хриплым голосом. — И сам он так считал. Тогда он попросил меня передать вам, что много о вас думает.
Пение канарейки нарушило мучительное молчание. О, Бонапарт!
— Когда он отправится на Эльбу, Арман?
— Завтра.
О боже мой, так скоро!
— Я должна его видеть. — «Один раз. Последний. Пожалуйста!» — умоляли мои глаза.
Арман, стараясь не встречаться со мной взглядом, покачал головой.
— Простите, но это невозможно. Император надеется воссоединиться со своей женой и сыном. Все, что может поставить под угрозу этот шаг, не должно…
Он замолчал. Ему было больно объяснять.
— Я понимаю, — солгала я, с горечью думая о нежелании Марии-Луизы быть с супругом.
Вошла горничная с подносом, уставленным закусками. Я воспользовалась возможностью взять себя в руки.
— Вы сказали, что желаете говорить со мной о царе Александре, — сказала я, поднимая чашку с чаем. Убедившись, что у меня не дрожит рука, я осторожно отпила из чашки. — Несколько дней назад он посетил меня. Я нашла, что он держится очень уважительно.
— Как посол Франции в России, я хорошо знаю царя Александра. Конечно, он оказывает мне честь своим доверием. Последний раз, когда я видел его, он выглядел печальным. Сказал, что ваша дочь приняла его холодно.
— Мы с Гортензией говорили об этом после его отъезда, — призналась я. — Поймите ее! Сейчас тяжелые времена, а Гортензия горяча в своей преданности. Однако мне кажется, теперь она понимает важность дипломатии.
— Он очень хотел бы посетить вас снова, ваше величество, и спрашивал, удобно ли будет, чтобы он приехал в пятницу к ужину.
— Конечно!
Отказать просто немыслимо.
— Вы мудры. Императора, скорее всего, казнили бы, если бы не вмешательство царя.
Я протянула Арману небольшой сверток вещей для Бонапарта, которые тот мог бы взять с собой в изгнание: мой миниатюрный портрет (написанный в первый год нашего брака), книжка песен Гортензии, несколько цветочных луковиц, — в том числе лилий из рода Асфодель, которые так хорошо помогают его капризному пищеварению.
— И вот это обязательно передайте, — взяла я в руку талисман, который надевал Карл Великий, отправляясь на битву. — Скажите ему…
Я отвернулась, не осмелившись продолжить: «…что я буду ждать».
Пятница, 22 апреля
Царь Александр приехал сегодня к ужину. Он играл с мальчиками, Гортензия была любезна и даже очаровательна. Я наблюдала за происходящим как бы издалека, думала о Бонапарте.
3 мая
Мрачный день. Претендент — король Людовик XVIII — въехал в Париж. Мне рассказали, что толпа собралась большая, но приветствовали его без особых восторгов.
— Он скучный, — сообщила мне Карлотта, будто для правителя это — серьезный недостаток. Я слушала ее равнодушно, мысли мои витали далеко.
8 мая
Приехал из Милана Эжен. Он обнял меня, просил не волноваться, рассказал, что побывал во дворце и видел короля.
— Уже?
— Все прошло лучше, чем я ожидал.
— Я тут разбирала свои пожитки… Среди них есть то, что я хотела бы отдать Августе. — Эжен удивленно разглядывал бриллианты. — Не волнуйся, отдам несколько и Гортензии тоже. Я отложила для тебя целый ящик вещей.
Сын внимательно посмотрел на меня, глаза наполнились слезами.
— Разве они тебе не понадобятся, мам?
Без даты
Гортензия, Эжен и царь Александр — молодые пылкие идеалисты. Как странно, что они подружились. Я сидела у камина, общаясь с ними, но мое сердце в тот момент было далеко, на небольшом средиземноморском острове Эльба. Он уже должен быть там, у моря.
Четверг, 12 мая
— Но, мама, ты обязательно должна поехать, — умоляла Гортензия. Она пригласила царя Александра в свой сельский замок возле Сен-Ле и теперь волнуется. — В конце концов, разве не ты настаивала, чтобы я его приняла? Без тебя получится совсем не то.
