— Знаю, — отмахнулась я, — но…
Теперь у меня в ушах постоянно звенит, этот звон не дает мне уснуть. У меня бывают приступы головокружения и слабости. И я ничего не могу поделать со своей меланхолией.
— Но ты приедешь?
— Конечно, дорогая, — улыбнулась я.
14 мая, Сен-Ле
До Сен-Ле доехала более или менее благополучно, но вскоре после приезда случился один из моих приступов. Как они меня пугают! Очнувшись, я лежала в комнате для гостей. Мадемуазель Аврильо принесла мне настой лимона и цветков апельсина. Погода холодная и сырая — с моей стороны было глупо отправиться на прогулку в открытой коляске Гортензии. Слышу доносящиеся снизу голоса царя Александра и Эжена, смех Гортензии.
К ужину мне надо набраться сил.
«Восстановить равновесие», как говаривал Бонапарт. О, мой Бонапарт!
15 мая, по-прежнему в Сен-Ле
Приготовлена карета для моего возвращения в Мальмезон. Мне по-прежнему нездоровится. Пока есть силы, хочу записать свой разговор с царем, состоявшийся вчера вечером.
Перед ужином я послала слугу сообщить, что я хочу его видеть. Александр тотчас пришел ко мне в комнату.
— Ваше величество, — сказал он, — боюсь, мы вас утомили. Не вставайте, — настаивал он. Потом попросил разрешения сесть в ближайшее ко мне кресло.
— Царь Александр, я…
— Ваше величество, умоляю, зовите меня Алексом, — сказал он с улыбкой.
— Очень хорошо, Алекс.
— Я должен сделать вам признание. — Он положил правую руку себе на сердце. — Мне очень нравится ваша семья. — Почувствовав внезапно нахлынувшую слабость, я принялась искать сухой носовой платок. — Ох, вот видите, я сразу вас расстроил.
— Царь… Алекс, я хотела сказать, позвольте быть с вами откровенной. Меня беспокоит дальнейшая судьба Гортензии и Эжена. Я не смогу спать, пока она не решена.
— Я позабочусь об этом немедленно, — поцеловал он мне руку.
Если бы только я могла поверить этому русскому! Бонапарт доверял ему — и был обманут.
Понедельник, 16 мая, Мальмезон
Снова дома, но по-прежнему совсем больна. Слабость одолевает меня, как и невыносимая грусть. Доктор Оро прописал рвотное, но оно не помогает.
26 мая
Слегка лихорадит, кружится голова. Пишу это в постели, у меня ужасная сыпь. Гортензия хочет вызвать своего врача, но такая неверность, я знаю, огорчит доктора Оро.
— Я сделаю все, что вы скажете, — сказала я ему. Теперь у меня на горле отвратительный пластырь.
По-прежнему ни слова от «властей».
Без даты
Гортензия растерялась, когда я велела ей принести шкатулку, спрятанную в шкафу за моими шляпами.
— Пожалуйста, достань ее для меня, — попросила я.
— Почему не послать за ней слугу?
— Нет, — сказала я, падая на влажные подушки.
Дубовая шкатулка была тяжела, если судить по раскрасневшимся щекам Гортензии и капелькам пота, выступившим у нее на лбу. Она со стуком поставила шкатулку на тумбочку у кровати.
— Нет, поставь на кровать, — попросила я, пытаясь сесть. — Ключ в верхнем левом ящике моего секретера, под коробкой с визитными карточками.
Металл ключа показался мне слишком холодным. Повозившись некоторое время с замком, я наконец открыла его. В ящике лежали мои старые газеты, сертификат о венчании, письма Бонапарта, перевязанные алой лентой. Все это я осторожно вынула. Это всего лишь бумаги — и в то же время такая страсть, такая горячая любовь!
— Я хочу, чтобы ты убрала это в надежное место, — сказала я Гортензии. Она наклонилась, чтобы взять письма. — Нет, еще рано, — задержала я ее руку. Пока что я не готова была с ними расстаться.
— А это, — сказала я, указывая на старые газеты, — сожги… когда придет время.
Гортензия была озадачена.
— Я ведь могу доверять тебе?
Она слегка кивнула и насторожилась.
— И еще одно: ты не должна читать их.
— Мам, зачем все это?
— Просто обещай.
Она шумно выдохнула.
— Да, мама.
Без даты
Не могу говорить, но в состоянии писать. Мое горло! Дети такие милые. Вижу по глазам, что они огорчены моей болезнью и боятся за меня. Я так их люблю! К счастью, они не одиноки.
О, Бонапарт, если б только…
ПОСТСКРИПТУМ
Сир, император (папа), пишу это Вам со слезами. Ваша любимая Жозефина умерла внезапно. Мы не можем привыкнуть к мысли, что ее больше нет с нами. В нашем горе нас утешает одно: она жила жизнью, полной любви. Она любила нас. Она любила Вас — безмерно.
Она простудилась, катаясь в открытом экипаже в лесах Монморанси, у нее в горле возникло воспаление. Возможно, оно началось раньше, сразу после Вашего изгнания, и с тех пор ее здоровье неуклонно ухудшалось. Мадемуазель Аврильо говорит, что у Жозефины случались приступы разрушительной меланхолии, о чем, как Вы знаете, глядя на нее, трудно было догадаться.
Не помогало и то, что она оставалась на ногах и принимала посетителей. Она беспокоилась обо мне и Гортензии, о том, как сложится наша дальнейшая судьба. Мы только сейчас узнали, что не отправимся в изгнание, что благодаря ей сохраним свою собственность и титулы. Так что, вероятно, она покоится с миром.
Вскоре после похорон мы с Гортензией уехали в Сен-Ле, где сейчас и находимся. Гортензия еще не оправилась от горя. Для этого нужно время.
Как легко представить, граждане страны удручены смертью их «доброй императрицы Жозефины». Старый Гонтье рассказал мне, что ворота невозможно открыть из-за высокой горы цветов подле них. А вдоль всей долгой дороги от Парижа до Мальмезона стоят люди — крестьяне и аристократы — с заплаканными глазами.
Ее положили в гроб, который поместили в другой. Более двадцати тысяч человек прошли от Парижа до Мальмезона, чтобы отдать ей последние почести. Удивительно! Даже здесь, в Сен-Ле, ворота засыпаны букетами и письмами с соболезнованиями.
В самом деле, папа, такое проявление народной любви глубоко нас трогает.
«Скажите ему, что я жду», — сказала мама Гортензии за несколько дней до смерти.
«Лихорадочный бред», — думали мы тогда, но теперь понимаем, что она имела в виду. Мими, просидевшая с ней всю последнюю ночь, говорит, что ее последние слова были о Вас.
Знала ли она, как сильно мы ее любим? Если смерть мамы чему-то и научила меня, сир, то только тому, что человек, когда может, должен говорить, что у него на сердце. Я люблю и почитаю Вас как моего императора и генерала, но более всего — как отца. Удачи Вам, как говорят корсиканцы. Да пребудет с вами Господь! Я знаю, что ее дух будет с Вами.
