Мими, разумеется, несказанно рада.
Не могу поверить, что мы на это решились.
ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ
Четверг, 3 июля 1788 года
Едва мы вышли в открытое море, небо потемнело. Поднялся сильный ветер, и один из парусов громко захлопал. Матросы быстро стали убирать паруса.
— Уходите с палубы, — прокричал мне сигнальщик, — уводите ребенка!
Я схватила Гортензию, опасаясь, что ее может унести ветром.
Волны становились все выше и выше. По палубе бешено стучал дождь. Перед тем как спуститься по трапу, я взглянула на море. Даже в темноте я различила что-то еще более темное. Ветер и дождь усиливались. Шум сделался оглушительным, дождь превратился в град. Позади нас, у основания лестницы, упала, оступившись, Мими.
Спотыкаясь, мы добрались до каюты, ибо нас швыряло от одной стены узкого коридора к другой. Гортензия плакала — я слишком сильно прижала ее к себе. Чувствуя подступающую тошноту, я ухватилась за койку.
— Мими! — позвала я.
— Я здесь, — услышала я в темноте еле слышный ответ. Страшно выл ветер. Я поняла, что Мими лежит на полу возле койки.
Тошнота одолевала меня. Я с ней боролась, но слабо.
— О, Господи, спаси и сохрани! — воззвала я, стыдясь, что прежде пренебрегала молитвой.
Без даты
Теперь мы попали в полосу безветрия. Корабль беспомощен, не движется. Два дня едва дрейфовали. Никогда не думала, что буду молиться о ветре.
7 августа
Наконец-то подул ветер. Он тащит нас вперед. Поднялись волны, подступает тошнота. Переношу ее с радостью, жду не дождусь конца плавания.
10 августа
Обнимая Гортензию, смотрела на показавшиеся на горизонте горы и плакала.
— Это Тиника? — спросила она, наверное, раза четыре, после чего я перестала ей отвечать.
Мими стоит, опершись об ограждение, и не сводит глаз с гор — так, словно они могут исчезнуть, стоит ей отвернуться.
О, мой прекрасный остров посреди огромного океана!
11 августа, Форт-Ройял
В порт вошли под проливным дождем. Дядя Ташер приехал встречать нас, несмотря на непогоду.
Дороги превратились в грязевые реки. С трудом добрались до его нового поместья в горах, где рабы помогли нам снять забрызганную грязью одежду. Гортензия вырвалась и, к полному восторгу ее кузенов, стала бегать по комнатам в одной нижней юбке (Мими с трудом ее поймала).
Я была поражена роскошью дома. Дядя теперь не только начальник порта, но еще и мэр.
— А все-то его обязанности — удерживать молодых людей от дуэлей, — сказала, хихикая, жена дяди Ташера. Как видно, ей скоро рожать.
Несмотря на подагру, обострившуюся из-за дождя, дядя пребывает в бодром духе.
12 августа
В заливе волны слишком велики, поэтому в Труа-Иле мы поехали по суше. Когда добрались туда, я попросила Мора, кучера, остановиться на площади перед церковью. Тут, как и прежде, раскинулся небольшой рынок: женщины торгуют фруктами. Возле пирса, расположенного у подножия холма, на волнах качаются лодки. За церковью ярко белеют надгробия, усыпанные цветами и безделушками. Ничто не изменилось. Изменилась только я. Похудела, оделась в шелка и кружева, на голове — шляпка, поля которой скрывают грусть в моих глазах.
Мими вскрикнула, узнав одну из женщин на рынке, выскочила из фургона и побежала по площади, подобрав до колен юбки и позабыв женственную походку, приобретенную в Париже.
— Оставайся, потом придешь! — крикнула я Мими и посадила Гортензию на сиденье, стараясь (тщетно) не запачкать юбки о грязные колеса кареты.
Дорога на Труа-Иле была такой же ухабистой, как и раньше; несколько раз карета едва не опрокинулась. Вскоре мы стали проезжать черные плантации сахарного тростника, принадлежащие нашей семье. Справа простиралось поле, которое еще предстояло выжечь. За ним виднелись недавно посаженные кофейные деревца.
Вверх по пологому склону лошади побежали медленнее. Дорога заросла с тех пор, как я проезжала тут в последний раз. С деревьев, как в сказке, свисали пряди мха. Когда проезжали мимо огородов, нам помахали работавшие там женщины-негритянки.
— Ой, они без рубашек! — Гортензия закрыла глаза руками.
— Жарко работать на солнце. — И верно, от жары моя одежда пропиталась потом. Стало накрапывать; даже не дождь, а оседающий туман. Я утерла дочке лицо и попыталась убрать непослушные волосы под новую шляпку.
— Здесь? — спросила она, передвигая шляпку на затылок.
Я повернулась к окну. Мы подъехали к старому каменному зданию — бывшей сахароварне, которую у нас в семье называли домом. Я вышла из кареты и впервые оглядела его глазами чужестранки. До чего уродливое сооружение! Массивная каменная труба, казалось, зловеще нависала прямо над нами. Один угол крыши на веранде просел.
Где же мама и отец? Я оглядела окна, но все они были закрыты ставнями от полуденного солнца.
Первой приветствовать нас из ветхого дома выбежала Да Гертруда.
— Приехали! Приехали! — Она размахивала большими руками, как мельница крыльями. Нижняя губа у нее дрожала. Она схватила меня в объятия и так сдавила, что выжала весь воздух. Поворачивала вправо и влево, восхищаясь моим парижским нарядом. — Господи, девочка моя, вы только посмотрите на нее — настоящая дама! Но как же ты похудела! — Она заплакала, выкрикивая что-то на языке чернокожих.
За девять лет моего отсутствия Да Гертруда постарела, лицо покрылось морщинками, похожими на овраги на склоне холма, но глаза оставались такими же ясными, как прежде. В ее объятиях я снова почувствовала себя девочкой.
Затем, как по волшебству, нас окружили рабы, служившие в доме, знакомые лица моей юности, и все что-то кричали, все по очереди заключали меня в объятия и пританцовывали вокруг нас.
— Посмотрите на них, какие платья! Даже малышка вся в лентах! Такая красавица в этой шляпке! — Был тут и старик Сильвестр, такой же смешной, как всегда. Трубка у него под дождем то и дело затухала. Сердце мое переполняла любовь окружающих. Я и сама, оказывается, так скучала по ним!
Растроганная, я стала искать в бархатной сумочке носовой платок.
— А это — Гортензия, — представила я дочку, утирая глаза.
— О, раз она улыбается… — Да Гертруда вытащила из кармана кусок стебля сахарного тростника. — Пробовала когда-нибудь такое?
Гортензия с подозрением осмотрела тростник и вопросительно взглянула на меня. Я поцеловала ее в грязную щеку.
— Пожуй. Это вроде конфеты.
Подувший ветер принес тучу, туман превратился в проливной дождь. Я подхватила Гортензию, и мы с Да Гертрудой побежали на веранду.
