АЛЕКСАНДР В ОБРАЗЕ ГЕРОЯ НАЦИИ
21 июня 1791 года, Фонтенбло
Утром по пути к парфюмеру я обратила внимание на плакат, вывешенный на стене таверны. Жирными буквами было выведено слово «Богарне». Александра избрали председателем Национальной ассамблеи.
[46]
Я тотчас вернулась домой, окликнула тетушку Дезире и детей, игравших в саду.
— У меня новость о вашем отце!
Тетушка Дезире вышла на площадку лестницы.
— Маркиз у себя? — спросила я.
— Это о папе! — воскликнул Эжен, оставляя грязные следы сапог на ковре.
— Все ли благополучно с Александром? — спросила тетушка.
— У меня хорошие вести.
Тетушка Дезире провела нас в комнаты маркиза. Там я сообщила свою новость. Пришлось повторить дважды.
— Мой сын? Александр? Председатель Национальной ассамблеи? — восклицал, не веря, маркиз. — Но это невозможно!
Я уверила его, что ошибки быть не может. Во всей стране, если не считать короля, нет человека более влиятельного и могущественного, чем мой муж.
Среда, 22 июня
Волнуюсь, не могу спать, не получая новостей. Что-то случилось, ибо ворота Парижа закрыты. Ни почты, ни газет. Курьеров не пропускают ни в город, ни из города. Люди шепчут, что король и королева бежали из Парижа — мысль невероятная.
Только утром, во время шествия на празднике святого причастия, удалось достать номер «Монитёра». Наши опасения подтвердились: в ночь на двадцатое король и королева с двумя детьми покинули дворец подземным ходом, ведущим из дворцовой кухни. Говорят, что королевская чета направилась в Варенн.
Опасаясь неистовства толпы, мы сразу вернулись домой. В спальне маркиза тетушка Дезире стала читать вслух газетные статьи. Мы были очень горды, что Александру доверили сохранять целостность государства «твердой и верной рукой».
— Председатель депутат Александр Богарне, — с выражением читала тетушка Дезире, — принял меры для задержания короля…
— Задержания короля! — У маркиза начался нервный приступ.
— Нет, тут имеется в виду не захватить, а освободить его! — Тетушка бросилась искать эфир.
Король не бежал, его похитили. Его предстояло не задержать, а «освободить». Если бы можно было так легко менять действительность по собственной воле!
23 июня
После ужина мы устроили застолье в честь моего двадцативосьмилетия, когда нас встревожил шум, доносившийся с улицы. Горничная тетушки Дезире подошла к окну.
— Толпа перед домом.
— Перед нашим домом? — уточнил маркиз.
К окну подбежали дети. Я вскочила на ноги и едва не сшибла вазу.
— Быстро отойдите от окна! — скомандовала я.
— Там кричат «дофин»! — сказал смущенный Эжен.
— Боже мой! — прошептала тетушка Дезире. — Они имеют в виду Эжена.
— Потому что он сын Александра?
— Но здесь нет дофина, — возразила Гортензия. — Разве он в Париже?
Я пришла в такой ужас, что не могла ответить. Толпа нарекла моего сына дофином, будущим королем.
27 июня 1791 года, Париж
Дорогая Роза, спасибо за поздравление. И пожалуйста, простите, что пренебрег Вашим днем рождения. Меня лихорадит. Не сплю уже четверо суток. События последней недели заставляют много думать — как о самом себе, так и о народе.
В минуты отчаяния я вспоминаю слова Руссо о том, что добродетель в своем лучшем проявлении велит нам смириться с ярмом необходимости.
Не то ли происходит сейчас с теми, кто родился в дворянских семьях? Как одушевляет избавление от этого рабства, как одушевляет возможность свободно и смело рисковать жизнью ради истины и справедливости! Жертвы, приносимые нами революции, будут великим благодеянием для человечества. Как можем мы потерпеть поражение, если так ценим пришпоривающую нас добродетель?
Ваш муж Александр Богарне
30 июня
Франсуа избрал в Ассамблее роль защитника короля.
— Из-за него нас всех повесят! — горячился маркиз.
Еще вчера бедняга гневался из-за того, что Александр осуждал короля.
В Национальной ассамблее братья борются друг с другом за голову короля.
Богарне за, Богарне против… Если не один сын, так другой.
18 июля 1791 года, улица де Турнон, Париж
Дорогая!
Уже поздно, почти полночь, но чувствую необходимость написать тебе. Сегодня вечером Александр произнес в Якобинском клубе замечательную речь. Она так вдохновляет! Мы все были там и аплодировали ему — Мари, Мишель де Кюбьер, Фредерик. Даже княгиня Амалия пришла послушать, несмотря на свои роялистские позиции. Потом все отправились в кафе «Кавацца» в Пале-Рояль. Там Александр сообщил мне, что ты намерена переехать в Париж, чтобы дети могли получить образование.
Я в восторге от мысли, что буду иметь возможность чаще видеть тебя и детей, но мне кажется, тебе стоит знать, что сейчас представляет собой Париж. Мы вечно кидаемся из одной крайности в другую — как в мелочах, так и в делах великих. Только подумай: неделя началась с большого празднества и перенесения останков Вольтера в Пантеон, что выросло в целое шествие: еще одно театральное представление, блестяще поставленное художником Давидом (знакома ли ты с ним? Однажды он был у меня в салоне). Разумеется, я должна была принять участие в этом действе. Служба началась в масонской ложе Девяти Сестер, затем собравшиеся прошли через несколько триумфальных арок к месту, где прежде была Бастилия. Там гроб оставался до следующего утра.
Когда мы с Мишелем Кюбьером вернулись туда в понедельник утром, роз, мирта и лавров уже не было. Представители разных секций и клубов явились в тогах и красных шерстяных шапках (вроде тех ужасно колючих, которые нам приходится надевать на масонские собрания). Гроб поставили на колесницу, и упряжка белых лошадей повезла его к Пантеону. Я была вся в слезах.
В четверг люди вновь собирались возле Бастилии: на сей раз отмечали Праздник федерации. Мы сами туда не пошли (не патриотично, не спорю!), но вечером небо прямо расцвело фейрверками.
А вчера, будто в наказание за чрезвычайно приятное времяпрепровождение, разразился бунт на Марсовом поле. Начиналось все мирно. Мари была там с группой женщин, они собирались подписать петицию за учреждение Республики. Но потом под главной трибуной кто-то обнаружил двух мужчин, которых приняли за шпионов. Толпа пришла в ярость, и с ними быстро расправились. Лафайет вызвал Национальную гвардию, кто-то в толпе крикнул: «Огонь!» — и в результате — более пятидесяти погибших.
