— Император Бонапарт? — Это казалось забавным, и я склонила голову набок.
Он пристально смотрел на меня своими серыми и холодными, но воспаленными, неспокойными глазами. Мне стало не по себе.
— Я беспокою вас? — сказал он. — Это понятно. Но чего я не понимаю, так это зачем вы пригласили меня. Признаюсь, у меня появилось к вам что-то вроде привязанности. Тем не менее мне кажется, сейчас это чувство не взаимно.
Я остановилась, чтобы сорвать розу. Колючка уколола мне палец. На глаза выступили слезы — слабость, вызвавшая смущение.
— К этому имеет какое-то отношение Баррас, — настаивал Бонапарт.
Возмущенная, я повернулась к нему.
— Понимаю, что вы цените прямоту, генерал Бонапарт. Что ж… да, это Баррас.
— И сколько он заплатил вам? — Бонапарт надел шляпу.
— Не уходите…
— У меня есть гордость, гражданка. — И он ушел.
Я разнервничалась и поехала к Баррасу. Тот ждал меня, чтобы обсудить планы, касающиеся общества и финансов. Но у меня был свой резон — я больше не желала выполнять его поручений.
Я рассказала о своем разговоре с генералом Бонапартом. Баррас расхохотался.
— Жаль, что я не вижу в этом ничего смешного! — возмутилась я.
— Роза, вы так очаровательны в этом настроении.
Я поднялась.
— Вас не волнует, в какое положение вы меня поставили!
Он накрыл своей ладонью мою руку.
— Сядьте, расслабьтесь. Вы не можете уйти прямо сейчас: я распорядился приготовить для нас безе.
— Не желаю десерта! — Тем не менее я уселась.
— Очень хорошо, сам его съем. У вас довольно приятный характер. Я, несомненно, мог бы быть и любезнее, вы правы. Ах, вот видите? Я знал, что смогу добиться от вас улыбки. Но, пожалуйста, мой друг, примите мои извинения. Вынужден вас огорчить и сожалею об этом: писем от Лазара не было. Солдаты так бессердечны. Но расскажите мне о своих детях. Нравится ли им в школе? Кстати, банкир-креол, с которым вы меня познакомили, оказался в высшей степени полезен, я вам рассказывал?
Короче говоря, Баррас был чрезвычайно мил. Я смягчилась, и мы разговорились: о его недавнем романтическом приключении, о трагедии Корнеля, которую через два дня должны были давать в «Комеди-Франсез», о его кроликах.
Я доедала второе безе, когда прибыл курьер.
— Вы помните, где находится монастырь Фи-де-Сан-Тома? — спросил Баррас, щурясь на строчки депеши.
— Кажется, на улице Вивьен. А что?
— Там полно вооруженных людей. — Баррас чертыхнулся, посмотрел на часы и вздохнул. — Роялисты… А я-то надеялся лечь сегодня пораньше.
Когда я уходила, Баррас пристегивал саблю и велел седлать лошадь «на военный лад», как он сам выразился. Я поцеловала его на прощанье.
— Берегите себя.
Баррас на мгновение остановился, потом улыбнулся этой своей кривой улыбкой, которая делает его таким обаятельным.
— Так скажите мне, Роза, стоит ли доверять Бонапарту?
МНЕ РАЗБИВАЮТ СЕРДЦЕ
7 октября 1795 года
Кровь на булыжной мостовой. Перед церковью воет рыночная торговка:
— Мясники! Мясники!
Все, как мы и опасались, — произошла бойня.
— В граждан, — негодовала Ланнуа, — ваши друзья, ваши добродетельные республиканцы стреляли ядрами в граждан!
Что же случилось? Я отправилась за новостями к Минерве.
— Вы говорили с Баррасом? — спросила она. — Что происходит?
Я отрицательно покачала головой.
— Пострадал ли кто-нибудь из наших знакомых? — Я хотела спросить: «Не убит ли?» — но остереглась.
— Пока толком ничего не известно. Одни слухи. Но все очень огорчены. — Мы подошли к группе людей, собравшихся у дверей в сад.
— Это корсиканец дал команду стрелять ядрами, — говорил депутат Ренувье.
— А мне рассказывали совсем другое, — спорил кто-то, стоявший рядом.
— Корсиканцы безжалостны, — заявила мадам де Мешен. — Совсем без нравственных устоев. Это всем известно.
— А еще… вы слыхали? Он установил строгий надзор за театрами и кафе — даже места встреч у фонтанов под наблюдением. У фонтанов!
— Я был в театре, — подтвердил тонким, дрожащим голосом молодой человек с приятными чертами лица. — У входа в каждую ложу выставлен часовой. Если кто-то осмелится требовать чего-либо, помимо республиканских мелодий, наготове более сотни гренадеров!
— Но разве правительству не следует стремиться к тому, чтобы взять бразды правления в свои руки?
— Мало нам было этого при Робеспьере? — возразил все тот же молодой человек. — Корсиканец из якобинцев, так мне сказали.
— Близкий друг Робеспьера, как я слышала, — сообщила мадам де Мешен.
— Не совсем. — Минерва посмотрела на меня, ожидая поддержки. — Он был другом брата Робеспьера.
— Ах, друг Бонбона! — сказал молодой человек с приятными чертами лица, и все вокруг засмеялись.
Вдруг наступило молчание. Я посмотрела в сторону двери. Там, оглядывая комнату надменным взглядом, стоял генерал Бонапарт. Он снял шляпу. Трехцветный плюмаж упал на пол. Он наклонился, чтобы его поднять, но при этом задел саблей дверь.
Выпрямившись, он заметил меня.
— Гражданка мадам Богарне… — и направился прямо ко мне.
— Не желаете ли погулять в саду, генерал? — перебила я. — Мне надо подышать свежим воздухом.
Оказавшись в саду, я поняла, что вот-вот упаду в обморок, и стала обмахиваться веером.
— Так гораздо лучше, — сказала я, опускаясь на каменную скамью. — Благодарю вас.
Мимо прошли двое, мужчина и женщина. Дама, узнав Бонапарта, презрительно отвернулась. Наполеон отломил ветку и стал обрывать на ней листья.
— Французы странно относятся к своим героям.
— Вы считаете свои действия безупречными, генерал?
— Я военный, а не политик. Я выполняю приказы.
— Но, вероятно, слишком хорошо и слишком быстро.
— Надо было преподать урок роялистам.
Я поднялась со скамьи, щеки у меня горели.
— Не знаю обычаев Корсики, генерал, но французы, как правило, не стреляют ядрами по согражданам.
И, дрожа, вернулась в гостиную.
Мы находились в комнате для игр, когда приехал Баррас.
— Поздравляю вас с победой, — сказала Минерва, опуская на стол свои карты.
Раскрасневшийся Баррас плюхнулся на диван.
— Как говорят солдаты, когда бутылка откупорена, надо пить. За их задницы! — сказал он, поднимая стакан. — В виде исключения.
