— Такие возможности представляются не каждый день, — сказал он.
— Но почему же не я? — спросила я, вставая.
Отец смутился и вздохнул.
— Роза… — Он взглянул на письмо и прочистил горло. — Кавалер выразил предпочтение более молодой невесте. У вас вышла бы недостаточно большая разница в возрасте… чтобы ты повиновалась ему, как пристало жене.
Мама фыркнула.
— Вот именно, — сказал папа и пошел из комнаты. — Да поможет мне Бог!
Хлопнула дверь.
— Не отдам свою малышку! — крикнула мама.
Я побежала к себе в комнату и стала швырять вещи в старый заплечный мешок. Я собиралась бежать все равно куда. Куда угодно. Хоть в пустовавшую хижину рабов, стоявшую на берегу моря. Хоть в пещеру в горах, где прячутся беглые рабы. Все лучше, чем оставаться здесь.
И тут я заметила стоявшую в дверях Манет. Одной рукой она держала во рту стебель сахарного тростника, другой прижимала к боку облупленную деревянную куклу.
— Я думала, ты играешь возле дома, — сказала я. Сказать по правде, я недолюбливала Манет.
Она зашмыгала носом и прижалась ко мне.
— Не хочу замуж!
— О, — пробормотала я, — так ты все слышала! — Я обняла сестру за плечи. — Ах ты, бедное чучелко!
Такое уж прозвище дали ей рабы.
Воскресный вечер, 4 января
Я проснулась от стука бильярдных шаров и мужского смеха.
«Дядя Ташер и отец в игровой комнате, — решила я. — Сколько же может быть сейчас времени?»
— Но почему одну из твоих девочек, Жозеф? — донеслись до меня слова дяди.
Я подошла к двери и приложила ухо к щели.
— Нельзя сказать, что они некрасивы, — продолжал дядя, — или утратили невинность, свойственную им при крещении, но все же это девушки без приданого. Парень, видимо, доведен до полного отчаяния. И, если он сам так хорош, зачем ему ехать за тридевять земель за невестой, которую он в глаза не видел? И у которой ни гроша за душой? Если все так, как пишет наша сестра, мне кажется, он мог бы выбрать себе невесту во Франции, из породистых проституток.
— Дезире не дура, — отвечал отец. — Как бы то ни было, сколько сейчас лет маркизу? Шестьдесят? Семьдесят? Когда он прикажет долго жить, Дезире… — Отец издал непристойный звук.
Тут дядя Ташер сказал что-то, чего я не расслышала.
— Если она это провернет… — тут несколько слов я не поняла, — они официально породнятся. А родственнице не пристало окончить дни в богадельне, верно?
Послышался шум отодвигаемого стула.
— Я вижу в этом браке выгоду для Дезире, но зачем все это мальчишке? — спросил дядя Ташер.
— А у парня есть выбор? Пока ему не исполнился двадцать один, ему придется делать все, что велит отец. Прыгнет в Сену, если тот захочет. А если наша сестра посоветует маркизу заставить сына прыгнуть в Сену, мне кажется, старый козел так и поступит. И как знать, что она сделает ему тогда! — сказал дядя Ташер и расхохотался.
— Так ты думаешь, юного Александра принуждают принять участие в этом предприятии?
— Не столько кнутом, сколько пряником. Счастье в том, чтобы тратить, сколько пожелаешь, если тебе интересно мое мнение. А единственный способ нашему молодому человеку получить наследство — женитьба. По-моему, его гордец отец сказал ему (по совету нашей любимой сестрицы, да благословит ее Господь): «Слушай, если хочешь получить мое согласие на брак — женись на девице Ташер».
Раздался новый взрыв смеха, и разговор перешел к ценам на рабов. Я забралась обратно в постель. В животе у меня странно покалывало. Что имел в виду отец, говоря, будто тетушка Дезире делала что-то старому маркизу — нечто такое, что убеждало его следовать ее советам?
5 января
Я сказала Мими, что Манет, возможно, поедет во Францию, чтобы выйти там замуж.
— Ей страшно, — добавила я.
— А чего тут бояться? — спросила Мими, энергичными движениями превращая бананы в пюре.
Я точно не знала, чего следует бояться Манет, но подозревала, что это имеет отношение к тому, как собаки вскакивают друг на друга и так жалостно дрожат.
— Ну, сама знаешь, супружеские обязанности.
— Она уже в цветах?
Я покачала головой.
— Разве это имеет отношение к делу? — Я только знала, что поварихе не разрешается делать ветчину, когда она в цветах.
[7]
— Дитя, они что, вообще ничего тебе не рассказывают? — Но и Мими ничего мне не рассказала.
17 марта
Теперь и Манет заболела: у нее лихорадка — такая же, как была у Катрин. Мама говорит, что болезнь вызвана страхом перед замужеством.
Я забираюсь под одеяло к Манет и пробую ее развеселить. Рассказываю, как здорово ей будет во Франции. Рассказываю, какие там замечательные куклы, о том, как наша прекрасная тетушка Дезире будет за ней присматривать, о том, как красив ее жених, как он умен и образован, как благороден и богат. Рассказываю, как я ей завидую (увы, это правда!).
Но Манет только плачет — лихорадка. Бывают вечера, когда я очень боюсь, что она умрет, как Катрин, уйдет в одночасье, останется только обмякшее тело на смятой простыне — ни дать ни взять тряпичная кукла.
23 июня, девять часов пополудни
Вчера из Сент-Люсии вернулся папа, и сразу же у них с мамой началась ссора. Я слышала, как мама сказала:
— Но Манет никогда и не хотела ехать! Это ты ее надоумил.
Мама стала кричать, что отец не может забрать у нее Манет, по крайней мере сейчас, когда со времени смерти Катрин прошло так мало времени.
— Вы, креолки, совсем дурные: и вы, и ваши дети! — закричал папа.
Хлопнула дверь, и я почувствовала, как вздрогнула стена.
24 июня
Отец смягчился. Он написал тетушке Дезире, что не сможет привезти к ней Манет, которая слишком больна, чтобы пуститься в путь. Но нельзя ли вместо нее привезти меня? Отец объяснил, что я вовсе не такая уж взрослая, хотя физически вполне развита.
— Понимаешь, Роза, это может им не понравиться, — сказал мне отец, запечатывая письмо воском. — В конце концов, тебе уже пятнадцать.
— Когда ты узнаешь, понравится им или нет?
— Письмо будет идти несколько месяцев, да и война с… — умолк он, вычисляя. — Через пять месяцев?
