Я даже охнула. Пять месяцев ожидания! Мне надо знать сейчас же!
МОЯ ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ
Воскресенье, 19 июля 1778 года
Говорят, в городе появилась новая семья, женщина с сыном. Я видела их в церкви после мессы. Сын хорош собой, на вид ему около шестнадцати лет, так мне кажется. Он смотрел на троих деревенских ребят, ловивших заползшего под скамью скорпиона, и вертел в руках кортик. Его глаз я не видела, их скрывала длинная темная челка. Льняная одежда и кожаные штаны у него все в заплатах.
— Беке-гуйав,
[8] — еле слышно сказала мама, выталкивая меня за дверь церкви, — бродяги!
25 июля
Сегодня мама позволила нам с Мими и Сильвестром поехать на рынок.
— Но только после того, как сделаешь все, что надо по хозяйству, — сказала она.
Мы отправились в город в тележке, запряженной бычком.
В городке было многолюдно. Признаюсь, я надеялась увидеть этого парня, но попадались одни только моряки: они приходят из Форт-Ройяла на петушиные бои. Я смотрела в землю, как учили монахини.
Возле причала мы купили у рыбака со светлыми кудрями скумбрию и трех коралловых рыб. Пока мы рассматривали его улов, он не сводил с меня глаз. Затем сказал что-то Сильвестру и засмеялся так, что я покраснела.
Мы пошли обратно к площади, чтобы купить папайи, гуавы, авокадо и тапиоки. У стола с иконками, зеркальцами и бусами женщина рассказала нам о беглом рабе, который превратился в собаку и съел малыша на плантации Десфью. Как раз на самом страшном месте подошла мать нового парня. За ней, нагруженный кульками, шел и он сам.
Мать, женщина с глубоко посаженными глазами, кивнула мне.
— Я видела вас в церкви, — сказала она. Говорила она правильно, как монахиня. Между фразами поджимала губы.
Я кивнула. Она представилась как мадам Браудер, это вроде британская фамилия. А парня зовут Уильям.
— Мы живем у подножия Морн-Кро-Сури, — сказала я им.
— На реке? — спросила мадам Браудер, убирая прядь рыжих волос под простую белую косынку.
— Дальше, в Ла-Пажери. — Я видела, как в заливе к берегу медленно шла гоми.
[9] Над ней, как москиты в дождливый сезон, сновали чайки.
— А мы ближе к городу, — сказала мадам Браудер.
— Усадьба старого Лейнелота, — сказала Мими, чесавшая уши шелудивой собаке. — Да мы с вами соседи, если судить по реке.
Я почувствовала, что должна пригласить новых знакомых на чай с пирожными, но не посмела, вспомнив грубые слова мамы: беке-гуйав. Меня выручил Сильвестр, потянув меня за рукав в фургон. Я торопливо попрощалась.
Мими дразнила меня всю дорогу домой.
— Глазки строила, — толкалась она локтем, — я видела, как ты глазки строила.
Воскресенье, 9 августа
Сегодня утром Уильям с матерью сидели в церкви на передней скамье. Мама, Манет (ей стало лучше) и я сидели через несколько рядов за ними. Всю мессу я смотрела на его затылок, и сердце у меня трепетало, как птенец, попавший в силок.
10 августа
Я улизнула из дому искупаться на нижний пруд. У берега стоял этот новый парень, Уильям Браудер. Он закатал панталоны до колен и удил рыбу. Увидев меня, он вроде как испугался, будто провинился чем-то, и вытащил из воды удочку — белый конский волос, привязанный к бамбуковому шесту.
— Поймал что-нибудь?
Было жарко, и мне не терпелось зайти в воду, но я не знала, можно ли при нем купаться. Я уселась на берегу, сорвала длинный лист травы и, разорвав его вдоль, зажала между ладонями и задудела.
— Как ты это делаешь? — спросил Уильям, приводя в порядок панталоны.
Я показала ему, и мы задудели вместе.
— Почему вы переехали на Труа-Иле? — наконец спросила я. Остров мы называли Cul-de-sac à Vaches, Коровьим полем. — Хотя дело, конечно, не мое, — добавила я, желая показать свою воспитанность.
— Матери было тяжело на Сен-Пьер, — сказал Уильям и посмотрел в небо, на кружившего ястреба. — Правда, здесь ей тоже нелегко, — добавил он и пожал плечами.
Я слыхала, что его мать-актриса во время Семилетней войны полюбила британца, военного моряка. «Вообразите такую мать», — подумала я. Актриса! Каков стыд, какова репутация! Актрис даже не хоронят в освященной земле, на них нельзя жениться — церковь запрещает.
— Ты англичанин? Говоришь без акцента. — Я смахнула рыжего муравья, ползшего по руке.
— По правде, мой отец родом из Шотландии.
Где находится Шотландия, я не догадывалась, но испытала облегчение оттого, что он не британец. Британцы нехристи, они едят детей.
— Хотя я его даже не видел толком, — продолжал Уильям. Он лежал, вытянувшись во весь рост, и скручивал между пальцами листок травы.
— Никогда?
Уильям посмотрел на меня. Таких ярких голубых глаз я еще не видела.
— Помню его лицо, улыбку. Ничего больше.
— А мой отец так редко бывает дома, что разница невелика, наверное, — сказала я.
— Когда я был младше, — сказал Уильям, — мне приятно было думать, что мать и отец очень любили друг друга и расстались из-за трагического случая. Мне казалось, так лучше, чем продолжать жить вместе, когда любви давно не осталось.
В пруду плеснула рыба, и по зеркальной поверхности воды пошли круги. Я подумала о маме и папе, о том, как они раздражают друг друга. Неужели между ними когда-то была любовь?
Уильям отбросил челку со лба.
— Наверное, я романтик, — улыбнулся он. — Как мой герой, Жан-Жак Руссо.
Я поднялась с места: мне стало неловко. Никто, и особенно мальчики, никогда не говорил со мной о таких вещах. Я боялась, что это непристойно, и не знала, как ответить.
— Мне пора, — сказала я.
— Да, — сказал Уильям, тоже поднимаясь. Он стоял передо мной, неловкий и растерянный, и в нем уже не было ничего от загадочного молодого человека, сына актрисы, пережившей трагическую любовь. Передо мной стоял просто Уильям, béké-goyave в залатанной одежде.
Я поспешно шла по тропинке и на каменном мосту оглянулась. Уильям смотрел мне вслед.
— Завтра придешь? — крикнул он.
С пылающим лицом я побежала вверх по склону холма.
Среда, 12 августа
