— Четыре дня назад, — ответила Гортензия, тщательно выговаривая слова.
— Да, она нам сообщила, но мы и сами знали, — потягиваясь, сказал Эжен.
— Поймите же: генерал Бонапарт любит вас обоих.
Похоже было, я все испортила, а ведь мне так хотелось расположить их к нашему браку!
— Мам!
В ожидании острого вопроса я выпрямилась на табурете.
— Да, Эжен?
— Можно мне сегодня утром до отъезда в Фонтенбло сходить в Люксембургский дворец? Директор Баррас говорил, я могу ездить на его лошадях, когда только захочу.
Пораженная, я откинулась на спинку стула. Лошади? Неужели мой сын и думать ни о чем другом не желает? До чего же досадно!
— Нет, Эжен, — сказала я, делая над собой усилие, чтобы говорить спокойно, — у меня другие планы. Сегодня Пальмовое воскресенье.
[80] Я думала, мы вместе сходим к мессе.
Гортензия вскинула на меня удивленный взгляд. С облегчением я прочла в ее глазах похвалу.
— В церковь? — уныло протянул Эжен, сползая в глубину кресла.
— Пройдемся пешком, — предложила я, вставая.
Я отметила, что у входа в церковь Святого Петра на весеннем солнце собралось много народу. И неудивительно — ведь этот день праздновали все: католики и атеисты, роялисты и республиканцы. Я приобняла детей за плечи, и мы вместе поднялись по ступеням в церковь. Если возможно такое вот благоволение в человецех, как сегодня, то, конечно, мир сможет наступить и в моей маленькой семье.
Фонтенбло
В Фонтенбло мы отправились только после двух часов пополудни, так что на двор усадьбы Богарне приехали совсем поздно.
— Я ожидала вас раньше, Роза, — сказала тетушка Дезире, похлопывая себя по напудренным волосам, уложенным в толстые колбаски.
В ее безупречном доме пахло пчелиным воском и живицей.
— Мы поздно выехали, — объяснила я, следя, чтобы дети сняли грязную обувь, прежде чем ступят на ковер. — Были в церкви.
Я знала, что такое объяснение будет тетушке приятно.
— Дедушка не спит? — спросила Гортензия.
— Идите! Идите к нему, мои хорошие! Он ждет вас обоих.
Дети побежали вверх по лестнице, толкаясь и цепляя друг друга за одежду. Я не пыталась их одернуть, меня обрадовал их смех.
— Я очень беспокоилась, что вас так долго нет, Роза, — сказала тетушка, жестом приглашая меня сесть. — Но у меня отличные новости. — Она села на краешек обитого зеленой парчой дивана, теребя в руках связку ключей на огромном кольце.
— Вот как? — На меня вдруг навалилась слабость. Сама я приехала с новостями, которые, я опасалась, тетушке вовсе не покажутся отличными.
— Мой муж умер! — сказала она и перекрестилась.
— Мсье Ренодин? — У меня не было оснований сожалеть о смерти этого человека. Они с тетушкой разошлись еще до моего рождения. В детстве мое воображение возбуждали рассказы о злом мсье Ренодине, пытавшемся отравить тетушку. Как я узнала позже, в тюрьму его заключили за попытку отправить на тот свет и собственного отца.
— Поэтому маркиз просил моей руки. — Эти слова тетушка Дезире сопроводила кокетливым трепетом ресниц.
— Это прекрасно! — сказала я, стараясь не улыбнуться. Маркизу было более восьмидесяти лет, а тетушке — на четверть столетия меньше; я сомневалась, что он так уж много думает о прелестях женитьбы.
— И я так понимаю, вы ответили согласием? — Я знала, что моя религиозная, благочинная и чувствительная к общественному мнению тетушка страдала от того, что все эти годы жила с маркизом без церковного благословения.
— Однако отец Ренар настаивает, чтобы мы выждали год. Из уважения к упокоенному. Боюсь, маркиз умрет прежде, чем сделает меня честной женщиной, — сказала она, поднимая одну за другой диванные подушки, как будто искала что-то.
Найдя под одной из подушек монету, тетушка с недовольной миной вернула ее на прежнее место. «Испытание для прислуги», — догадалась я.
— Тогда я пообещала отцу Ренару подарить церкви новый канделябр, и он согласился на шесть месяцев. Можно достать подержанный за ничтожную долю того, что он стоит в Париже. Хорошенько отмыть его с уксусом — и будет как новенький.
Разложив подушки по местам, тетушка вытащила из-за корсажа клубок смятых носовых платков и принялась по одному разглаживать их на колене.
— Теперь расскажи, Роза, как поживаете вы.
— Хорошо! У меня тоже имеются новости. — Отчего-то мой голос звучал громче, чем мне хотелось бы.
— У тебя корова отелилась, дорогая? — Тетушка отложила пастельно-зеленый платок, остальные убрала обратно в полость между грудями.
— Нет, — удивилась я. — По крайней мере, пока нет.
Сердце бешено колотилось о ребра.
— Я вышла замуж, тетушка Дезире, — наконец выговорила я. Тем временем она изучала платок на просвет, выискивая пятна.
— Ты сказала, что вышла замуж, Роза? — спросила тетушка, поворачиваясь ко мне.
Я кивнула, встревоженная ее спокойствием.
— Что ж… это замечательно, — сказала она и вновь перекрестилась. — Но за кого же?
— За военного по имени Наполеон Бонапарт. Он…
— Что еще за имя такое? — хмурясь, с подозрением спросила тетушка.
— Корсиканское имя, и…
— Ты вышла замуж за корсиканца? — Она потянулась к латунному колокольчику и энергично позвонила. — Но, Роза, корсиканцы же… они варвары, они живут, как цыгане. Воруют, убивают, лгут, у них совсем нет моральных устоев! Да и разговаривают не как порядочные люди — ты у них ни слова не поймешь.
По счастью, в это время в дверях показалась горничная в чепце с оборками.
— Соли! — скомандовала тетушка.
— У нас соли кончились, мадам, — запинаясь, проговорила горничная, отирая ладони о белый фартук. — Но есть вода от истерик,
[81] мадам.
Тетушка нетерпеливо фыркнула.
— Но он вовсе не такой, тетушка, — сказала я, когда горничная вышла. — Он из старой дворянской семьи, учился в лучших военных школах Франции. Очень меня любит и невероятно привязан к детям, — с чувством добавила я.
— Дворяне-то с деньгами, Роза? — покосилась на меня тетушка.
— У него хорошая должность, он генерал, командующий армией, — сказала я, не отвечая на ее вопрос. Денег у Бонапарта не было, и наш брачный контракт предусматривал, что мы на равных участвуем в хозяйственных расходах. — Он поможет Эжену с военной карьерой. — Это была моя козырная карта, я очень на нее надеялась.
