Ох, пришла женщина-почтальон… Господи, только бы не было больше этих ужасных писем от Бонапарта!
4 мая 1796 года, Ла-Пажери, Мартиника
Мадам Бонапарт, пишу по просьбе Вашей матушки. Она больше не может держать перо из-за ревматизма — очень воспалены суставы.
Ваша матушка желает Вам всего наилучшего в замужестве и молится, чтобы Ваш муж оказался христианином и сторонником короля.
Она, однако, отклоняет Ваше предложение переехать к Вам во Францию. На присланные Вами деньги она, как Вы и желали, выкупила рабыню Мими. Мы отошлем ее к Вам, как только получим деньги на дорогу.
С сожалением сообщаю Вам, что плантация в прошлом году не принесла дохода.
Ваша матушка просила меня молиться за Вас и Ваших детей.
На службе у Присносущего Господа, отец Дроппит
Перечитывала это письмо много раз. Я очень давно не получала вестей из дому, а это коротенькое послание меня только огорчило. Напишу домой, чтобы не отсылали сюда Мими, пока я не вернусь из Италии. Мы снова будем вместе, какое это счастье! Испытываю облегчение оттого, что она согласна приехать.
21 июня
— Брат Бонапарта, Жозеф, не сможет выехать раньше чем через шесть дней, — сказала я Баррасу.
— А он не объяснил вам почему? — усмехнулся Баррас, ища что-то в бумагах.
— Он лечится ртутью.
Я приподняла брови. Ртутью лечат сифилис.
— Слишком много резвился в городе — собирал впечатления для романа, который будто бы пишет. Но успеете ли вы собраться за шесть дней? Надо же будет подготовить соответствующий гардероб — каркас для кринолина и все остальное. Итальянцы в высшей степени провинциальны…
— Для кринолина?! Вы шутите.
— …раболепны, склонны следовать традициям, невежественны, суеверны. Доставайте свои старые корсеты. И турнюр.
[88]
Я охнула: мои турнюры давно переделали в подушки!
— И не забудьте, мадам Бонапарт, красавица моя, — продолжал он, указывая на меня ножом для вскрытия конвертов, — всегда кладите носовой платок в рюмку — дамы там пьют только сок. — Я сделала недовольную гримасу. — А также не играйте в бильярд с мужчинами, не говорите с ними о финансах и политике. — Баррас открыл ящик стола, порылся в нем и снова сел, озадаченный. — Что я ищу?
— Что-то, имеющее отношение к Италии.
— Ах да! — Он вынул из ящика папку. — Я должен достать паспорта для вас, Жозефа Бонапарта, полковника Жюно и… для кого еще? Ах да, для того адъютанта, забавного малого, которого Тереза называет Умником. Финансовый агент — вы понимаете, кого я имею в виду. Все дамы от него без ума.
— От капитана Шарля? — Я как раз надеялась, что он сможет поехать с нами. — Он финансовый агент?
— О господи, неужели вы не знали? Впрочем, может быть, это надо было держать в секрете. Не помню, кто мне сказал. Он связан, кажется, с «Боден компани». Трудно представить, ведь он так молод… и такой весельчак.
Да уж, в самом деле весельчак!
— По крайней мере, Фортюне его не покусает. Даже моей собаке он нравится.
— Берете ее с собой? Жаль, что я поздно об этом узнал. Почему я вечно мечусь, вечно что-то делаю для Бонапарта? А, вот то, что я искал! Это письмо от самого прекрасного мужчины во Французской республике, от нашего генерала Лазара Гоша. Он требует разрешения приехать в Париж. — Баррас поднял письмо, и его лицо приняло недоброжелательное выражение. — Жаль, вас не будет в городе.
— Так вы проследите, чтобы подготовили паспорта? — сказала я, вставая.
— Вы покраснели! Простите меня? — Он расцеловал меня в щеки. — Ах, но вы прощаете мне всё, все мои грешки.
— На вашем месте я не была бы так в этом уверена, — заметила я, завязывая тесемки шляпы. И тут вспомнила, что надо бы улыбнуться.
23 июня
— Мадам, это… это!.. — Моя горничная буквально потеряла дар речи. — Это знаменитый генерал Гош. Сам Гош!
— Здесь? Не может быть, — сказала я, отбрасывая пуховое одеяло. Был почти полдень, но доктор Кюсе настоял, чтобы я подольше не вставала, набираясь сил перед путешествием. — Генерал Гош на юге. Его не будет в Париже до конца месяца.
— Пойду скажу ему, что его здесь нет. — От возбуждения Лизетт стала легкомысленной.
— Может, это какая-то ошибка? Это господин лет под тридцать, высокий, со шрамом?
— Широкие плечи, темные глаза! — воскликнула Лизетт, прижимая руки к сердцу.
— Лизетт, умоляю! — рассмеялась я. — Мой утренний наряд выглажен? Найди мою кружевную шаль с шелковой бахромой. О господи, мои волосы!
— Роза! — сказал Лазар, снимая шляпу. На загоревшей коже выделялся белый шрам, тянувшийся ото лба до правой щеки.
— Генерал Гош! — Я протянула ему руку. Лазар. Лазарро. Казалось, он стал выше ростом. Баррас порой величал его Геркулесом. — Какой приятный сюрприз! — Радость переполняла мне сердце. — Поздравляю вас с недавними победами.
[89] — В народе его прозвали Миротворцем.
— Нет славы, кроме славы республики, за которую я сражаюсь.
— Разумеется, — улыбнулась я. Лазар верил в революцию, как в Бога, и имел на то основания. При прежнем режиме он был всего лишь псарем. В республике же стал одним из самых известных ее генералов, самым прославленным, как говорил Баррас.
Я подтолкнула к нему кресло.
— Не желаете ли коньяку или петепье?
— В такой час лучше петепье, — сказал он с понимающей улыбкой.
Я налила ему высокий стакан апельсинового сока, добавив рома и абсента.
— Вы не забыли радости Мартиники, — подала я ему стакан. Рука у меня слегка дрожала. Я боялась, что могу разлить петепье. — И Лазар заметит мое волнение.
— Да, они преследуют меня. — Когда он брал стакан, наши пальцы соприкоснулись.
Пробили часы на камине, им отозвались другие у меня в спальне.
— Вы рано приехали в Париж, — сказала я слегка дрожащим голосом.
— Как раз когда вы, как я понимаю, уезжаете. — Он кивнул на открытый морской сундук, стоявший у двери в мою спальню.
— Да, через три дня отправляюсь в Милан.
— Вы едете в Северную Италию? — Он привалился к спинке кресла. — А это не опасно?
— Я уверена в своем муже, генерал Гош.
