Приходится также старательно изображать интерес к биологическим ритмам моего якобы сына. От меня и вправду требуется ежеминутный мониторинг потребления жидкости этой шмакодявкой? Он, наверное, и сам сообразит схватить поилку-непроливайку, которую мы постоянно держим в пределах досягаемости, а не помрет от жажды? Блин, если б мы не реагировали на каждый его чих, он, может, даже научился бы говорить! Насколько сложно произнести слово «пить»?
Когда Адам заводит разговор о прошлом, то это пока лишь немногим сложнее. Он предается воспоминаниям о каких-то корешах, которых мы оставили в Пхукете, но мне едва ли нужно правильно помнить: то ли Брайан алкаш, а Грег бабник, то ли наоборот. Если что, мне и не следует быть слишком внимательной. Я – уставшая, придавленная горем беременная женщина, путешествующая с маленьким ребеночком на руках. Рассеянные улыбки и кивки – вот и все, что можно от меня ожидать в подобной ситуации.
Хотя Тарквин – сущее наказание. Теперь я уже могу поменять подгузники без рвотных спазмов, но забыла засунуть хоть сколько-нибудь в ручную кладь, так что вынуждена украдкой побираться у бортпроводницы. Адам удивленно поднимает брови, когда я предлагаю Тарквину стакан воды вместо его поилки со специальным соком для младенцев.
Но трудней всего мне дается бурный восторг от ужимок этого клопа. Чутка поздновато сознаю, что его манера склонять голову набок, когда пытаешься затолкать еду ему в пасть, – это из тех вещей, которые Саммер находила умилительными. Едва не захлебываюсь от избытка чувств, но, по-моему, это выглядит полнейшей липой. Я всегда втайне сомневалась, что Саммер и впрямь находит «Тарки» таким уж восхитительным, но теперь почти убеждаюсь, что, пожалуй, так оно и было. Поддерживать подобный уровень восторга на должной высоте, доложу вам, – крайне утомительно.
После очередной выматывающей душу смены подгузников в туалете самолета смотрюсь в зеркало в двух дюймах от своего носа и внятно произношу: «Ясли». В данный момент «ясли» – самое классное слово во всем английском языке.
– Яшли! – повторяет за мной Тарквин.
Господи… Лучше бы следить за языком при этом бесенке!
– Папа, папа, папа! – говорю я. – Можешь сказать «папа»?
– Папа, – слушается Тарквин.
– Папа! Правильно! Ты сказал «папа»! – восклицаю я. Засовываю мерзкий использованный подгузник под крышку контейнера для мусора и подхватываю малыша на руки.
– Папа, – повторяет он.
– Ого! Ты сказал новое слово, Тарки! Молодец! А можешь сказать «мама»?
– Папа.
– Правильно. Папа и мама. Тарки любит папу и маму.
Несу его обратно к Адаму и проскальзываю в свое роскошное кресло. Испытываю такое облегчение, что на сей раз для разнообразия сажаю малого себе на колени и нежно прижимаю к себе – вот он, мол, какой, мяконький да тепленький. Адам развалился в своем необъятном кресле с пустым фужером от шампанского в руке, прокручивая на экране «Айпэда» фотки дорогущих спортивных автомобилей, которые он, похоже, недавно в него загрузил. Бутылка, исходящая испариной в ведерке со льдом, так и взывает ко мне. Раздосадованно прихлебываю свой апельсиновый сок. По крайней мере, у меня нет свойственной беременным теткам утренней тошноты, иначе пришлось бы отказаться и от голубого тунца, который сейчас проносит бортпроводница.
– Тарки сказал «папа»! – сообщаю я Адаму. – Скажи еще раз, Тарки!
Тарквин поворачивается и смотрит своему папаше прямо в глаза.
– Яшли.
* * *
Вроде пронесло. Адам прислушивается к Тарквину даже меньше, чем к собственной жене. Но я усвоила урок. Никогда больше не скажу при этом ребенке того, чем не хочу поделиться со всем окружающим миром! Поерзав, устраиваюсь в самолетном кресле поудобней. Теперь свои фантазии относительно яслей буду держать при себе.
Как только опять окажусь в Австралии, мне предстоит зажить жизнью Саммер по-настоящему. Мечта станет реальностью. Больше никаких полицейских инспекторов с подозрительными взглядами, никакой больше крови, которую нужно срочно замыть! Не будет мужниных родственничков, выскакивающих из-за каждого угла. Не придется пыжиться, пытаясь поддержать свое медицинское реноме с Дэниелом Роменом. Адам бо́льшую часть дня будет на работе. И – ясли. Все, что мне останется, – это весь день валяться у бассейна, выращивая в себе ребенка Адама. С каждым днем – все ближе к деньгам. Адам обязательно сделает меня беременной, если уже не сделал. Прикрываю глаза и позволяю себе воображать вещи, которые куплю, как только заполучу эти деньги. Платья, туфли, белье…
Почти проваливаюсь в сон, когда Адам вдруг толкает меня локтем. Открываю глаза. Он тычет пальцем в свой «Айпэд», на экране которого читаю: «Видеозвонок: Аннабет Кармайкл».
– Стой! – кричу я, но уже поздно. Адам чиркает пальцем по экрану, отвечая на вызов. Появляется лицо моей матери, размытое и слишком близко к камере.
– Дражайшее сердце, – произносит Аннабет. – Прости, что беспокою. Это что, видеозвонок? – Тычет пальцем в свой экран. – Не знаю, как выключить камеру… Ну, по крайней мере можешь посмотреть на свой дом.
Мельком вижу гостиную на Сиклифф-кресент: черный рояль, высокий белый потолок… Она водит камерой своего телефона по комнате.
– А теперь я хочу, чтоб вы знали: меня не будет в аэропорту. Мне просто невыносимо ждать вас там в полном одиночестве.
– Мы в самолете, – говорю я. Замечание совершенно излишнее, но я просто тяну время. Вид моей матери, материализовавшейся на экране Адама словно по волшебству, электризует меня. Она никогда не была способна различить нас с Саммер ни по внешности, ни по голосу, но при виде ее я почему-то чувствую неосознанное желание прикрыть лицо. Глаза у нее налиты кровью, под ними огромные мешки. Вид у нее скорбный.
– Ну да, я знаю, что вы летите, – отзывается Аннабет. – Шри-Ланка на пять с половиной часов позади нас, но вы это и сами знаете. Если верить интернету, ваш самолет прилетит немного раньше, но кладем часа полтора, чтобы пройти таможню, а потом вам, наверное, придется подождать такси, да плюс пробки на пути из аэропорта…
Аннабет продолжает долдонить в том же духе. Анализирует все возможные переменные, чтобы точно вычислить момент нашего прибытия на Сиклифф-кресент – словно все ее мучения закончатся, когда это наконец произойдет. К счастью, Тарквин отвлекает ее, размазав остатки своего последнего «перекуса» по всему экрану.
– Нам пора закругляться, – намекает Адам. – Тарк что-то малость перевозбудился. Самолет скоро сядет. Будем дома, не успеете и глазом моргнуть, Аннабет.
И отключает звонок.
Лицо Аннабет исчезает, а с ним и мои пышные мечты. Я-то думала, что основные препятствия уже позади, но самое серьезное из них еще только мне предстоит. Моя мать.
Мне уже казалось, что все будет о’кей, поскольку зрение у Аннабет реально никакое. Я войду на Сиклифф-кресент бок о бок с Адамом, с Тарквином на руках. С чего это ей подвергать сомнению, кто я такая?
