Все накидываются на меня. Обнимают, хватают за руки, гладят по спине.
Теряю дар речи. Теряю ясность мысли. Надо бы украдкой скользить взглядом по бейджикам, прислушиваться к именам. Но не могу.
– Где мой ребенок?
Это вызывает новую волну криков. Все пятятся назад, бормоча извинения.
– Ладно, пока оставим тебя в покое, – обещают мне.
Медсестра ведет меня дальше.
Эстер замечаю моментально. Она лежит в инкубаторе, подсоединенная к путанице трубок и кабелей. Такая милая, беззащитная и безошибочно моя.
– Прости меня, малышка, – шепчу я.
Нина поблизости, постукивает пальцами по тачскрину. Приветствует меня печальной улыбкой.
– Сатурация у ребеночка пошла вверх, – говорит она.
Что это значит? Это явно важная новость, только вот хорошая или плохая?
– Хм-м, – неопределенно мычу я, настроив тон на оба варианта.
– Кислород девяносто восемь, пульс около ста двадцати.
– Хм-м…
Она берет меня за руку.
– К вечеру снимем ее с ИВЛ.
– Нет! – кричу я. – Пожалуйста! Разве нельзя что-нибудь еще сделать?
Молчание. Нина таращится на меня.
– Саммер, сейчас едва ли подходящее время для шуточек.
Больше и слова не произнесу. Не имею ни малейшего понятия, что происходит. Почему они снимают мою дочь с этой самой ИВЛ? Она вот-вот умрет? Или ее выписывают?
Мне просто надо знать.
– Пожалуйста, объясни мне все, как будто я не медсестра, – прошу я. – Почему ты хочешь снять ее с этой штуки?
Не хочу, чтобы меня раскрыли. Не хочу в тюрьму. Но я больше не могу. Я больше не могу быть Саммер.
* * *
Больничный персонал терпелив. Консультант по вскармливанию демонстрирует мне, как пользоваться ручным молокоотсосом. Педиатр подробно рассказывает о состоянии Эстер. Ей просто нужно подрасти; через неделю-другую ее выпишут. Все с ней будет хорошо.
Медсестра вечерней смены, которая, похоже, меня не знает, усаживает меня в глубокое кресло рядом с инкубатором и пристраивает Эстер, обернутую в детское одеяльце, у меня на груди. Всякие мониторы по-прежнему подсоединены к ее тельцу, но я все равно чувствую, как ее мягкая кожа прижимается к моей.
– Это как у кенгуру, – объясняет медсестра. – Гораздо лучше, чем инкубатор. Физический контакт с вами позволяет ребенку расти.
Требуется какое-то время, чтобы связаться с Адамом, но стоит мне это сделать, как он тут же сломя голову мчится обратно в больницу. Подслушиваю, как медсестра объясняет ему, что они хотят оставить меня тут на всю ночь. Она шепчет, но слышно достаточно хорошо.
– Мы думаем, что ее память повредилась от стресса. Надо действовать осторожно. Даже после того, как вашу жену выпишут, вам придется каждый день привозить ее в больницу. Ей нужно все дни проводить тут с ребенком. Им надо время, чтобы привязаться друг к другу.
Адам приходит и сидит со мной, поглядывая на заветный сверток у меня на груди озабоченными глазами. Кладет руку на спинку Эстер. Наша дочь словно в коконе между своими родителями, в тепле и безопасности.
Посвящаю Адама в подробности о состоянии Эстер. Он рассыпается в извинениях, что не появился раньше, но я не позволяю ему винить себя.
– Это я во всем виновата, – говорю я. – Я должна была сообразить, что ей нужен медицинский уход.
– Просто не могу поверить, что у тебя был Колтон! – произносит Адам чуть позже. – Я обрыскал весь город, пытаясь его найти.
– Почему ты так спешишь уладить денежные вопросы? – спрашиваю у него.
Адам пожимает плечами.
– Раннее появление Эстер на свет спутало множество наших планов.
– Наших планов? – уточняю я. – В каком это смысле?
– Моих и Аннабет.
– С каких это пор у тебя общие планы с Аннабет?
– С тех самых пор, как ты забеременела и как стала сама не своя после потери сестры.
– И какого рода планы? – спрашиваю я.
– Ну, завтра твой день рождения, а мы с тобой так до сих пор все не поговорили насчет поминальной службы по Айрис. Я запланировал один сюрприз, но теперь не уверен, что он тебе понравится или что он не пробудит плохих воспоминаний. Или что тебе вообще захочется что-то делать.
– Просто расскажи.
– Ладно, – говорит Адам. – Полагаю, теперь деваться некуда. Часть сюрприза заключалась в том, что на поминальной службе должен был появиться Бен, но не радуйся раньше времени, поскольку все сорвалось. Он опоздал на самолет, а теперь что-то стряслось у него в универе, и он не сможет приехать. А другая часть сюрприза – это то, что я намеревался сделать в то время, пока, как ты думала, я на работе, но теперь это сложно, поскольку мне нужно быть здесь, чтобы приглядывать за тобой.
– Давай выкладывай, – повторяю я. – Терпеть не могу сюрпризов.
– А я терпеть не могу хранить тайны, – говорит Адам. – Мне показалось, что сегодня утром ты почти догадалась. Дело в месте проведения поминальной службы.
Он наклоняется ближе и гладит меня по волосам.
– Мы доставили ее сюда почти вовремя. Она меньше чем в двух сотнях миль, в Кэрнсе
[38]. Я мог бы перегнать ее сюда меньше чем за сутки. Дует свежий северо-восточный бриз…
О чем это он толкует? Неужели о «Вирсавии»?
Прикрываю глаза и вновь оказываюсь на воде. Ощущаю размеренный ритм волн под ногами. Вдыхаю запах океана, голубизны, соленых брызг.
– Погоди! Так ты уже вернул ее, специально для меня? На мой день рождения? – Мой голос звучит достаточно громко, чтобы разбудить Эстер. Если б она не была такой хрупкой и уязвимой, не была так опутана всеми этими трубками, я бы вскочила и пустилась в пляс по комнате прямо с ней на руках.
– Да. – Голос Адама полон теплоты. – Бо́льшую часть пути ее вел перегонный экипаж, обратно до Таиланда и через Индонезию, но они уже улетели домой. Я собирался пройти последний отрезок сам. Таков был мой блестящий план. Бен должен был отвезти тебя на кармайкловский мост, и тут ты и увидела бы, как я поднимаюсь вверх по реке! Но теперь Бена здесь нет, мы не успеваем перегнать сюда «Вирсавию» к твоему дню рождения, и вообще теперь никакой это не сюрприз.
– Сделай это! – велю я. – Отправляйся прямо сейчас. Отправляйся сегодня. Они продержат меня в больнице всю ночь. Это твой единственный шанс! Как только мы с Эстер окажемся дома, ты будешь нужен мне каждую секунду. Когда новорожденная будет просыпаться по ночам, да и кому-то надо присматривать за Тарквином. Могут пройти целые месяцы, пока у нас руки до этого дойдут.
