Одинокая лампочка под потолком вновь засияла. Нико радостно лыбился, весьма довольный своей выходкой. Винсент с виноватым видом наклонился к Магде.
– Дурак! – прошептала она облегчённо, подтянув колени к подбородку. – Как ты меня напугал…
– А ты? – осторожно возразил Фишер. – Я чуть к праотцам от твоего вопля не отправился…
– Болван, – с удовлетворением отметила Юлия, обращаясь к Жан-Кристиану. Она изогнулась и потёрла ладонью пышное бедро:
– Медведь неотёсанный. Со мной так нельзя!
Райнле снова фыркнул, а Бенито разразился непонятной, но очень злой тирадой на родном языке.
– В следующий раз, если кого-нибудь напугаешь, я тебя притушу, – сказал он Винсу, вынув из кармана пустую руку. – Кретино.
– Круто я вас! – гордо произнёс Нико. – Будете знать, как обижать верховного жреца!
Йонас потряс головой и потянулся за чашкой:
– Это надо запить. И заесть. Винс, дай печеньку, ты там ближе всех…
Зачерпнув из кастрюли и проглотив саке одним духом, Лаутенбах разломил печенье и кинул в рот жёлтые половинки. «Счастливую» записку безразлично швырнул на пол.
– Пойду на балкон, покурю, – объявил он и скрылся за дверью.
Винсент присел на корточки перед Магдой.
– Мэг, – тихонько позвал он. – Не дуйся. Откуда я знал…
– Ты тут ни при чём, – ответила Магдалена, тяжело вздохнув. – Это мои комплексы…
Лука выхватил из чаши печенье, сунул его в карман:
– Составлю-ка я компанию Йонасу. Устроим тет-а-тет при луне…
И вышел, доставая на ходу сигареты.
– А что, собственно, случилось? – проворковал Жан-Кристиан и тут же сам себе ответил: – Ничего особенного. Может девушке на минутку поплохеть? Бенито, будь другом, разлей саке. Йонас выпил, а друзьям не предложил. Нехорошо.
Маринелли подчинился с очень задумчивым видом. Магда замотала головой:
– Спасибо, мне не хочется.
Бенито глянул на неё испытующе.
– Тогда и я не буду, – сказал он и отложил половник.
– А я буду! – Юлия потянулась к столу, перевалившись через колени Жан-Кристиана, отчего пограничник сладострастно закатил глаза. – Магдочка, выпьем за тебя!
– А мне? А мне? – заметался Нико.
– Присоединяюсь! – подхватил Райнле. – Винсент, ты с нами?
Фишер, помедлив, взял чашку.
Но в эту секунду в коридоре раздались торопливые шаги и в комнату ворвался Лука. При виде него на этот раз испугалась Юлия.
– Что с тобой, Лука, миленький? – запричитала она. – На тебе лица нет!
Бледный Рюттингер обвёл комнату остекленевшим взором. Незажжённая сигарета прыгала во рту.
– Йонас упал с балкона, – сипло сказал он. – Лежит внизу.
– Как? – вскрикнула Юлия и зажала себе рот.
Бенито посмотрел мрачно:
– Ещё один весельчак нашёлся…
– Я не шучу! – выкрикнул будущий фармацевт. – Вышел на балкон, а там никого нет. Посмотрел вниз – лежит…
Тут все вскочили. Заговорили разом. Бросились в коридор, сталкиваясь боками, цепляясь локтями. Застряли в дверях. Наконец выпали наружу и побежали к лестнице. Все, кроме Бенито Маринелли. Неаполитанец дождался, пока комната опустеет, и поднял бумажку, которую опрометчиво выбросил студент юридического факультета. Развернув тоненький листок, Бенито прочитал:
Листы, дела, подачи, акты –
Был в крючкотворстве не дурак ты.
Но ум и хитрость не спасут,
Когда нагрянет Страшный суд.
– Стихи из «Плясок Смерти», – пробормотал итальянец и перекрестился. – Господи, помилуй нас, грешных… Настала пора искупления…
Он вышел. В опустевшей комнате догорали свечи и остывало никому не нужное саке.
Глава шестая,
где раскрывается избитая истина, что старая любовь не ржавеет, хотя со временем может приобрести странные оттенки
Субботняя торговля у ратуши подходила к концу. Скоро пробьёт четыре часа и стража начнёт разгонять крестьян. А уж от стражников ждать милости нечего, всё отберут, прикрываясь законом. Городским ремесленникам хорошо: за ними цеха. Вон, кожевник сидит, словно советник на заседании: гордо, независимо… Скупать шкуры приезжает на собственной телеге, лошадь у него молодая, крепкая, кошель на поясе так и брякает, но торгуется до последнего гроша. Честный же селянин работает в поте лица и лишь Бога о хорошей погоде молит. Коль год выдаётся неурожайный, хоть в лес беги. А там разбойники… Поговаривают добрые люди, ходят по дворам какие-то, дань собирают, хоть зерном, хоть сыром, а чаще деньгами. Только где взять их? Шесть сопляков под ногами путаются, да мать-старуха, кажись, помирать надумала. Гроб надо покупать, заупокойную заказывать… Впрочем, что разбойники! Мельник нынешний – вот кто настоящий грабитель! Из городских он, стражник бывший, в самóй ратуше служил. Приехал в Биннинген лет десять назад, рожа гладкая, золотом доверху набит… Купил мельницу, да такие цены за помол взвинтил, что все ахнули. Ещё и смеётся: у нас в Базеле всё дорого, платите, души холопские. И приходится. Не возить же зерно в Альшвиль, хоть там и дешевле. Пока с грузом туда, да помол, да обратно… Спалить бы этого негодяя вместе с мельницей, так потом солдат из города пришлют, не сносить нам голов…
А кузнец-то, кузнец! Как дочь за мельника выдал, заважничал, что твой епископ. Понабрался дури, за железо все соки высосет, пиявка болотная. А подковы хуже стали! Вечерами с зятем пиво в таверне глушит, потом с похмелья у горна руки дрожат… Зятёк урожай перемелет, денежки спрячет, да назад в город – рекрутов учить, ать-два, на кр-раул! Парни маршируют, мельнику раппены в кошелёк падают… Помощничка себе завёл, бывшего гвардейца его преосвященства. Приезжает на зиму за мельницей, дескать, присматривать. А сам за девчонками сельскими присматривает, аж слюни капают. Хотели его проучить – сбежал в город, мерзавец! И на следующий день капитан Шлегель с отрядом пожаловал. Батоги у них того… Крепенькие. Хороши кожевенных дел мастера в Базеле, ничего не скажешь…
Половину четвёртого пробило. Вишь, стражники с ноги на ногу переминаться стали. Не терпится. Да чем они могут нынче поживиться? Мелкой капустой и репой? Или на сырный ряд нацелились? Туго сегодня шла торговля. Не хотят городские лежалой брюквы, подавай им свеженькое, прямо с поля! А кто с прибылью каждую неделю из города уезжает, так это травник из Шварцвальда, знахарь. Раньше в городе носа не показывал, боялся, что за колдовство схватят. Нынче сундуками снадобья возит. И в покупателях у него не кто-нибудь, а сам профессор медицины Вернер Вёльффлин. Каждую субботу, ровно в полдень, приходит и шушукается с колдуном, да всё не по-нашему. Гирьками звенят, травы нюхают, взвешивают… Профессор чересседельные сумки склянками набьёт, на мула закинет – и домой что есть ходу. Лицо счастливое, глаза горят! Через неделю опять на рынок является, мрачный, хоть святых выноси. А знахарь его уже ждёт-поджидает, корешки да метёлки раскидывает… И ладно если только корешки! Вытащил он однажды бутылку, а в ней паук корячится, да какой! Сроду в наших краях таких не водилось: с воробья величиной, рыжий и волосатый! Мужиков оттуда как ветром сдуло, а профессору хоть бы что, рассматривает, да на чужом языке бормочет. А однажды какой-то уродливый гриб увидел, схватил, монету знахарю бросил и умчался, как ветер, только копыта зацокали. И не к себе домой, а к епископу в резиденцию! Но через неделю опять на встречу с колдуном пришёл, злой и взъерошенный. Наверное, не тот гриб купил…
