Судей хорошо знали в городе и его окрестностях. Маттиас Эберлер, недавно получивший вожделенное кресло советника в ратуше, сидел с таким видом, будто от него зависит судьба всего Базеля. На суде он взял на себя обязанности секретаря. Рядом ёрзал и явно чувствовал себя не в своей тарелке профессор медицины Вернер Вёльффлин. Зато профессор права Петер фон Андлау держался с большим достоинством в роли обвинителя. Его чёрные брови время от времени иронически приподнимались, словно он заранее выражал сомнение в показаниях арестованного. Председательствовал сам бургомистр Ганс фон Флахсланден. Он не сводил глаз с подсудимого, стоявшего под большой липой. Этим подсудимым был купец Андреас Окс.
За два дня, проведённых в застенке, он сильно изменился. Щёки запали, лицо украшали синяки и кровоподтёки. Правую руку подсудимый прятал под складками тюремного балахона и прислонялся к стволу дерева, как если бы ноги отказывались ему служить. Но во взгляде читалось всё то же упорство и скрытое бешенство. Телесными и душевными муками такого человека сломить трудно. Это смущало судей. Они оглядывались на капитана Шлегеля, словно сомневаясь, а не сбежит ли подсудимый? Впрочем, о каком бегстве могла идти речь! Тяжёлые кандалы не давали даже нормально стоять, не говоря уж о побеге. Но Гуго Шлегель пожирал Окса таким взглядом, будто ожидал какого-нибудь подвоха. У капитана до сих пор ныли бока, помятые арестантом при задержании.
Прозвонил колокол. Судилище началось.
Председатель фон Флахсланден обратился к Петеру фон Андлау:
– Господин профессор, зачитайте обвинение.
Юрист встал, прокашлялся и развернул свиток:
– Купец шафранного цеха Андреас Окс по прозвищу Чёрный Петух обвиняется в колдовстве и поклонении нечистой силе. Андреас Окс привёз из путешествия живого василиска, вырастил его и отпустил на свободу в городе. Следствием его кощунственных деяний явилась чума, которую навёл на Базель привезённый василиск. Сие отвратительное действие сопровождалось колдовскими обрядами, связанными с поклонением дьяволу. Обвиняемый Андреас Окс! Признаёшь ли ты себя виновным?
Подсудимый метнул в судей угрюмый взгляд:
– Нет.
Фон Андлау кивнул, словно другого ответа и не ожидал:
– В таком случае предлагаю перейти к опросу свидетелей. Кожевник Якоб Шаад!
Перед судьями предстал широкоплечий пожилой человек.
– Здесь, ваша честь!
– Приведите его к присяге, – потребовал фон Флахсланден.
Кожевник положил руку на Библию и поклялся, что будет говорить только правду и ничего, кроме правды. Фон Андлау испытующе оглядел ремесленника.
– Давно ли вы знакомы с купцом Андреасом Оксом?
– Тринадцать лет, ваша честь. С тех самых пор, как он поселился в доме по соседству.
– Часто ли вы общались?
– Не очень… Только когда встречались на улице или в церкви.
– Всегда ли Окс посещал церковь? Соблюдал пост, не хранил у себя еретические, богохульные и колдовские книги?
– Насчёт книг не знаю, ваша честь, я никогда не бывал в его доме. То есть бывал, но только в лавке. Правда ваша: в церковь Андреас давно не захаживал, почитай, с того времени, как скончалась его супруга…
Фон Андлау довольно хмыкнул:
– Говорил ли купец Окс нечто, порочащее святую церковь?
Кожевник замялся.
– Вроде нет…
– Отвечайте прямо! Изрыгал ли подсудимый хулу на святую церковь?
– Такого не слыхал. Но однажды в воскресенье я спросил, мол, сосед, почему ты не пришёл на богослужение, он ответил: когда Богу служат безбожники, честному человеку нечего делать в храме. Это всё, что я могу сказать, и да будут мне свидетелями все святые!
Фон Андлау махнул Шааду рукой, и тот удалился с видимым облегчением. Следующим привели к присяге Франка Блюмли, именитого купца из шафранного цеха. Он стоял, сложив руки на круглом животе.
– Купец Франк Блюмли! – начал фон Андлау. – Хорошо ли вы знаете Андреаса Окса?
– Очень хорошо, ваша честь, – жирным, тягучим голосом ответил Блюмли. – Мы вместе начинали торговлю пятнадцать лет назад.
– Начинали? Почему не продолжили?
– Потому что с Андреасом очень трудно иметь дело. Он вспыльчив, упрям и нахален, хотя и честен. Я предпочёл более сговорчивых компаньонов.
– Рассказывал ли Андреас Окс о своих странствиях?
– Немного, ваша честь. Он сильно изменился с тех пор, как вернулся из последнего путешествия. Стал мрачным, скрытным. Словно видел такое, о чём не хотел рассказывать.
Глаза фон Андлау торжествующе сверкнули. Он похлопал свёрнутым в трубку бумажным листом по ладони.
– Что он поведал лично вам?
– Говорил, в мире есть много необъяснимых и непонятных вещей. Труднее всего смириться со злом, прячущимся под маской добродетели и набожности. Чудовища плодят чудовищ, независимо от того, наряжены ли они в змеиную чешую или расшитую золотом ризу.
– Кого имел в виду Андреас Окс, говоря о чудовищах?
– Он называл имя, ваша честь. Я не решаюсь повторить его.
– Суд требует!
Блюмли помялся и объявил:
– Епископ базельский Йоханн фон Веннинген!
– Ты лжёшь! – раскатился над площадью голос Андреаса Окса.
Подсудимый выпрямился и яростно сверкал глазами. Судьи оживлённо зашептались.
– Ты лжёшь! – повторил Окс. – Никогда я не называл епископа чудовищем! Я говорил о ханжах, которые, прикрываясь именем Христовым, творят беззакония и причиняют людям горе! Разве мало их прячется под крылом нашей матери церкви?
Председатель фон Флахсланден усмехнулся углом рта и обратился к секретарю Эберлеру:
– Обвиняемый сам признался, что возводил хулу на служителей святой церкви, а следовательно, и на саму церковь. Всё записали?
Эберлер кивнул:
– Так точно, ваша честь. В лучшем виде.
– А ты, толстый ублюдок, – продолжал Андреас, – до сих пор не можешь простить, что Хильдегард вышла за меня замуж! И сейчас, через тринадцать с лишним лет, ты решил поквитаться со мной!
Блюмли оскорблённо запыхтел:
– Ваша честь! По какому праву этот кощунник оскорбляет меня? Я не стал бы руководствоваться низменными мотивами, когда речь идёт о церкви и опоре её в Базеле – самом епископе! Подумать только: месть из ревности!
– Помолчите, Блюмли! – строго прервал фон Андлау. – Никто не сомневается в ваших добродетелях. Вам больше нечего сказать?
– Нет, клянусь Богом!
– Прекрасно. Можете идти.
Франк Блюмли удалился, сопя и бросая гневные взгляды на подсудимого. Фон Андлау обратился к Вернеру Вёльффлину:
