Переведя взгляд чуть дальше, он заметил другую очередь, куда менее оживленную, чем остальные. Контраст просто бросался в глаза. Там мужчины с мрачными лицами поднимались по пандусу, тяжело волоча ноги. Их пришедшие попрощаться семьи выказывали скорее отчаяние, чем беспечную веселость; кстати, их держали за заградительной лентой и не допускали никаких нарушений порядка. И в довершение всего офицеры, надзирающие за этой очередью, были нарочито вооружены.
Большинство солдат не обращали никакого внимания на это печальное зрелище, но Энгельберт слишком хорошо знал, о чем речь. Эти люди были бесшипники – эвфемизм, который использовали для обозначения мобилизованных насильно, которых принудительно набирали в самых неимущих слоях населения или среди студентов, по большей части антимилитаристов и вообще не очень склонных записываться добровольцами. Их использовали для выполнения работ, за которые не взялся бы ни один уважающий себя солдат, или же, напротив, для тех весьма специальных видов деятельности, где без нужного количества профессионалов было не обойтись.
Энгельберта всегда глубоко смущало это злоупотребление силой ради латания дыр в личном составе, но ему было прекрасно известно, что, когда доходит до дела, нужда свой закон пишет.
– Интересно, как нас расквартируют? – спросил Льето, прервав размышления брата.
Тот рассеянно ответил, не отводя глаз от зрелища внизу:
– Полагаю, как всегда: тесно и неудобно.
Когда наконец подошла их очередь, разводящий протянул им контрольную панель для идентификации. Они по очереди провели своими персональными месседжерами над портативным экраном, тот высветил их личные данные, а им переправил приказ о назначении. После этого они смогли подняться на корабль и устроиться в немногих пока свободных креслах. Места шли в четыре ряда, каждая пара располагалась лицом друг к другу. Толстые металлические предохранительные штанги соединяли подлокотники с изголовьями сидений, а страховочные ремни были вмонтированы непосредственно в кресла.
Как только все пассажиры пристегнулись, дежурные офицеры быстро закрыли дверцы и постучали в стену кабины пилота, подавая знак, что можно взлетать, как если бы речь шла о простом грузовике. Отталкиватели заработали, и транспортник закачался, приподнимаясь над ложементом, на котором покоился прежде. Использование магнитных полей вместо реакторов для выхода из порта и набора первых пятисот метров высоты позволяло не убирать причальные пандусы при каждом взлете, поддерживая тем самым определенный темп погрузки. Пока, высвобождаясь, их МТА кренился вбок, Льето заметил в иллюминатор, что на их место уже выдвигалось следующее подразделение.
Затем аппарат поднялся к полой вершине порта и прошел через рой челноков, постоянно снующих на подступах к Нахору. Энгельберт обратил внимание на свист в ушах – признак того, что кабину только что загерметизировали. Гудение отталкивателей вкупе с качкой вызывали довольно неприятные ощущения, и некоторых начало подташнивать. Но как только первые пятьсот метров высоты были набраны, включились реакторы, и сильный толчок, полученный аппаратом, приковал всех к креслам. Дудон изо всех сил стиснул зубы, опасаясь, как бы ужасная вибрация, через которую они проходили, не бросила их вниз. Люди полностью сосредоточились на собственном дыхании – настолько трудной задачей вдруг стал этот простой рефлекс при таком ускорении. Только у одного хватило сил, чтобы испустить радостное «ура!», – у Льето.
Облака за иллюминаторами мелькали так быстро, что возникал эффект стробоскопа. Потом голубое небо сменилось серым, чтобы через несколько минут превратиться в чернильную черноту.
* * *
Ч – 27:44
«Проходите! Давайте проходите!» – орал один из стражников, знаком заставляя нас поторопиться. А ведь он прекрасно видел, что цепочка бесшипников продвигается в собственном ритме. Кричать на людей было бесполезно. Наверно, невольно я злобно глянул на него, потому что он задержал на мне пристальный взгляд. Я тут же отвел глаза. В последний раз я чуть не нарвался на разряд оглушителя Т-фарад.
К несчастью, краем глаза я увидел, что он подходит ко мне, поигрывая дубинкой. Я опустил подбородок, скрывая, как дернулся мой кадык, когда я сглотнул. Я категорически не желал доставить гадине вроде него удовлетворение тем, что он способен простым взглядом запугать насильно мобилизованных.
– Альберик… Вильжюст, – прочел он на бейдже, прикрепленном к моей рубашке. – Ну и дурацкое имечко!
Даже если бы у молодчика не было разрешения бить бесшипников, ни перед кем потом не отчитываясь, я все равно не знал бы, что ответить на такое бессмысленное замечание.
– Желаешь получить маленький разряд, Вильжюст? – спросил он, приблизив свою пасть прямо к моему лицу.
– Нет!
Я старался не дышать носом, чтобы не так чувствовать тяжелый запах из его рта.
– Тогда лучше бы тебе пялиться на свои башмаки, а не на парня с оглушителем.
– Да! Мне очень жаль.
– Еще бы не жаль! А будет куда жальче, если вылупишься еще раз.
Ну и вонючка!
Проблема таких сцен в том, что они происходят буквально в несколько секунд, а мне потом требуется много часов – а то и дней, – чтобы побороть гнев, вызванный унижением. И я знал, что до окончания этой кампании мне предстоит пережить еще немало подобных сцен.
Вместе с группой других насильно мобилизованных я пробыл в Нахоре только двадцать четыре часа и уже жалел, что позволил себя рекрутировать.
Мой приказ об отправке пришел всего несколько недель назад, и, хотя я предполагал, что этот день настанет, я испытал настоящий шок. Когда меня призвали в армию крестоносцев, я долго колебался, не сбежать ли, как многие из моих друзей, в Центральную Африку, где христианское владычество еще не так укрепилось и я на некоторое время оказался бы вне досягаемости для репрессий. Но в конце концов официальное обещание после окончания крестового похода вернуть на Землю всех бесшипников, кто этого пожелает, и предоставить им безоговорочную свободу перевесило чашу весов в пользу армии. Лучше уж, сжав зубы, потерять три или четыре года, чем находиться в бегах всю оставшуюся жизнь.
Но теперь, когда принятое решение приобретало конкретную форму и я имел возможность составить представление о военных, которые нас окружали, и о том презрении, которое они к нам испытывали, я уже не был так уверен, что выдержу несколько лет в рядах армии.
Думай о Гийеметте и об отце.
Это единственный способ не сломаться: не забывать, ради кого я это делаю.
Когда перевозивший всех насильно мобилизованных в Нахор транспортник муниципальных войск остановился перед отделением полиции Вернона, папа крепко прижал меня к себе, а Гийеметта, моя сестра, разрыдалась. В свои неполные семнадцать лет она только и искала, как бы со мной поцапаться, но в глубине души очень меня любила. Я все же был ее старшим братом. А в придачу еще и единственной надеждой семьи на будущее.
