Что-то маленькое, когтистое, грозное…
«мальчишка, чудовище, дьявол, ей-богу!»
…приземлилось в открытом проеме.
Рыбная вонь.
Боль в левой икре.
Ему в ногу впилась острога!
Коттон с воплем ухватился за древко и выдернул его.
Затем ринулся в атаку, и чудовищное дитя отпрянуло, споткнувшись в проеме и упав ничком на землю, где в сером свете дня Коттон сумел разглядеть существо – и это зрелище подействовало на него, будто удар под дых.
Он увидел Лену, бледную и окровавленную, и старую ведьму, которая подняла мерзость над багровыми простынями. Его бритва сверкнула, жена вскрикнула. Он держал существо за ногу, пока из него выливалась кровь. Старая ведьма трясущимися руками приняла отвратную тварь обратно. Лена, увидел он боковым зрением, тоже умерла. Как и существо, о да, старуха накрыла свою миску наволочкой, оно умерло, умерло, УМЕРЛО!
А значит, этого не могло быть, этой твари, которая прямо сейчас перекатывалась на земле, пока Коттон шагал из бани к ней.
– Ты не мой, – произнес пастор мягко, тыкая существо острогой.
Оно отпрянуло и открыло рот, словно желая закричать, но не издало ни звука. Зубы у него были маленькие и кривые.
Коттон перехватил палку другой стороной и дважды стукнул существо по рукам.
Оно перекатилось, прикрыв голову, и Коттон, перевернув палку обратно, занес ее повыше и воткнул зубья твари в правое плечо, повалив лицом в грязь, будто пронзенную копьем лягушку.
– Ты не мой! – завопил он, брызгая слюной.
Под резкий треск горящей хижины пастор впился острогой в плоть чудовища.
– Кричи, дьявол! Я хочу услышать, как ты кричишь!
Но как бы он ни выкручивал палку, оно не издавало ни звука. Пастор огляделся в поисках своего мачете, но вместо него заметил топор, воткнутый в ближайший пень. Подошел туда, вытащил топор и приложил лезвие к шее существа.
Потом занес топор.
Девочка увидела пастора из своего укрытия среди деревьев на вершине хребта, увидела, как он поднял над головой топор. Она сразу узнала мужчину, несмотря на то что грудь у него была голая и окровавленная, а темный костюм изодран в клочья. Пастор выглядел живым щупальцем, выползшим из теней.
Она пробралась через ветки, тяжело дыша, затем увидела мальчика, распростертого перед топором.
Потом открыла рот и закричала:
– СТОЙТЕ!
Коттон развернулся.
Девочка выскочила из леса, пробежав через высокую траву, сбив жестянки на веревочке, бутылки и крошечные замки, построенные из старых консервных банок.
Коттон опустил топор. Лезвие коснулось земли, рукоять выскользнула из пальцев. Он схватил девочку за руку и притянул к себе, испытав облегчение при виде нее, но она стала бить его кулаками, так что шляпа слетела с его головы. Пастор отшатнулся. Девочка бросилась к мальчику, который лежал, трясясь от страха с торчащей из плеча острогой. Пастор, прикрыв ладонью ухо и наклонившись, чтобы подобрать шляпу, отметил, с какой нежностью она приблизилась к мальчику. Он отошел забрать свое мачете из бани, а когда вернулся – она уже вытащила острогу и отбросила ее в сторону. Девочка увидела мачете у Коттона в руках и закрыла мальчика собой, яростно вскинув глаза и ощерившись. Коттон встретил взгляд ее голубых глаз и на мгновение, показалось, утонул в нем. В памяти всплыло видение: холодный камень крипты, бритва. Кровь.
Девочка поцеловала мальчика в покрытую пятнами, уродливую щеку. Нажала ладонью на рану в плече – мальчик расслабился и затих. Закрыл глаза.
– Отстань от него, – приказала она, не глядя на пастора. – Я знаю, зачем я вам, меня и забирайте. Если его оставите, можете меня забрать.
Коттон стоял ошарашенный.
Она снова поцеловала мальчика, теперь в макушку.
Затем встала и протянула руку.
Коттон растерянно принял ее, и вдруг голова пастора наполнилась светом. Таким ярким, что ему пришлось зажмурить глаза. Он выронил мачете, пошатнувшись, когда свет превратился в книгу со страницами из тонкой бумаги, и страницы эти были его разумом, а девочка перелистывала их грязными пальцами, словно искала там какой-то отрывок. Потом остановилась на странице, главе и стихе, где цифры и буквы перемешались, пока девочка пыталась их разобрать, и увидела истину о том, кем мальчик приходился Коттону, кем Коттон приходился мальчику. И что Коттон сотворил своей бритвой. А потом книга захлопнулась и пастор отшатнулся, воздух между ними вдруг нагрелся так, что стало жечь.
Девочка вырвала руку.
– Как вы могли так поступить? – вскричала она, заливаясь слезами, прочертившими чистые дорожки по ее лицу. – Как вы могли? Она его любила!
У оцепеневшего Коттона не было ответа, поэтому он отвернулся и ушел. Он остался ждать у горящей лачуги. После прощального прикосновения к мальчику она склонилась над ним, шепнула на ухо: «Прости», и ушла за пастором, но за руку уже его не брала. Коттон повел ее через кудзу по крутой тропинке из красной глины. На полпути вниз вспомнил, что мачете осталось на земле рядом с мальчиком, где он его уронил. Но возвращаться не стал. А просто шел дальше, будто сам был ведомым дитем.
Тем временем на холме ведьмина лачуга рухнула под огнем, взметнув столб дыма, который казался черной рукой, что пыталась ухватиться за небо.
Пастор и дитя скрылись в чаще.
Холодный лагерь
Когда Малёк открыл глаза, теплый сухой ветер обдавал его лицо пеплом. Плечо горело и пульсировало. Тлела Бабина лачуга. Оставались стоять только чугунная печь, малая часть деревянного каркаса и колонны крыльца, где все еще виднелся огонь. Остальное же превратилось в обугленную кучу, как костер наутро, который они с Сестрой засыпали землей, когда он был младше.
«Если лагерь холодный, значит, пора уходить».
Сестрины слова.
Почему тогда она оставила их, раз не пришла сюда, не защитила Бабу?
Он встал, поморщившись. Плечо было мокрое от крови. Острога лежала рядом с остатками лачуги, зубья были испачканы в траве, грязи и ошметках плоти. Малёк заметил на задней веранде свой холодильник, наполовину размороженный; рыба, которую он поймал накануне, превратилась в раздутую на жаре кашицу.
В почерневшем каркасе сохранилось только одно окно. А за ним, на ступеньках крыльца, Малёк увидел самое ужасное.
Мальчик открыл рот и издал беззвучный крик, жилы у него на шее напряженно натянулись. Он ринулся через тлеющие обломки, горячие доски запрыгали под его ногами, взметнув искры, которые тут же погасли.
Старухино платье и передник сгорели, а кожа лопнула там, где ее раздуло от жара. Седых волос больше не было, череп почернел, уши и губы расплавились. Малёк припал к коленям на ступеньках. Стал отчаянно показывать жесты перед ее лицом, призывая говорить, двигаться, дышать, но спустя некоторое время прекратил. Старуха была мертва. Он утер тихие слезы. Провел руками по несгоревшим останкам ее передника.
