Размышление XII
Гурманы
Не всяк гурман, кто этого хочет
61. Бывают такие люди, которым природа отказала либо в чувствительности органов, либо в устойчивости внимания, без чего даже самые вкусные блюда проходят незамеченными.
Физиология уже признала первую из этих особенностей, показав нам язык этих несчастных, плохо снабженный сосочками с нервными окончаниями, которые предназначены для того, чтобы всасывать пищу и оценивать вкусы.
Такой орган пробуждает у них лишь невнятные ощущения; в отношении вкусов они то же самое, что не видящие света слепцы.
Второй особенностью обладают рассеянные, болтливые, суетливые, слишком амбициозные и так далее – в общем, те люди, что хотят заниматься двумя вещами одновременно и едят лишь для того, чтобы набить живот.
Наполеон
Таким среди прочих был Наполеон: он питался нерегулярно, ел быстро и плохо; но в этом проявлялась также его несокрушимая воля, которую он вкладывал во все.
Стоило ему почувствовать, что он проголодался, как ему тут же требовалось этот голод удовлетворить, и его служба была так устроена, что в любом месте и в любое время можно было по его первому слову подать ему птицу, отбивные котлеты и кофе.
Гурманы по предопределению
Однако есть привилегированный класс, чье материальное и органическое предопределение влечет его к усладам вкуса.
Я всегда был приверженцем Лафатера
[107] и Галля и верю во врожденную предрасположенность.
Раз уж бывают люди, пришедшие в этот мир явно для того, чтобы плохо видеть, плохо ходить, плохо слышать, потому что они близорукие, хромые или глухие, то почему не должны существовать и другие, изначально предрасположенные к тому, чтобы особым образом испытывать некоторые ощущения?
Впрочем, если имеешь склонность к наблюдению, то на каждом шагу встречаешь неизмеримое множество физиономий, несущих на себе неопровержимый отпечаток преобладающего чувства, такого как заносчивая наглость, самодовольство, мизантропия, похотливость и т. д. и т. п. Разумеется, все это можно иметь в себе и не обладая сколько-нибудь примечательным лицом, но, когда на физиономии лежит вполне определенная печать, редко бывает, чтобы она обманывала.
Страсти воздействуют на мышцы, и очень часто, даже когда человек молчит, можно прочитать на его лице различные чувства, которые его оживляют. Это напряжение, если только оно входит в привычку, в конце концов оставляет заметные следы и таким образом придает физиономии постоянный и узнаваемый характер.
Чувственная предрасположенность
62. У людей, предрасположенных к гурманству, обычно средняя комплекция, круглое или квадратное лицо, блестящие глаза, не слишком высокий лоб, короткий нос, полные губы и округлый подбородок. Женщины пухленькие, уж никак не худышки, скорее миловидны, чем красивы, и немного склонны к полноте.
Те из них, кто скорее лакомки, имеют более тонкие черты, выглядят изящнее, хорошенькие и отличаются тем, что довольно остры на язык.
Именно среди людей с такой наружностью стоит искать самых приятных гостей: они принимают все, чем их потчуют, едят медленно, смакуют вдумчиво. Они совсем не торопятся покинуть место, где их приняли с изысканным радушием, и остаются на вечер, потому что им знакомы все игры и прочие виды приятного времяпрепровождения, которые обычно сопутствуют гастрономическим ассамблеям.
И наоборот, у тех, кому природа отказала в этой способности к вкусовым наслаждениям, лицо, нос и глаза продолговатые, и, каков бы ни был их рост, в их телосложении есть что-то вытянутое.
Волосы у них черные и прямые, а главное, им не хватает дородности; это они придумали длинные панталоны.
Женщины, с которыми природа сыграла ту же злую шутку, угловаты, скучают за столом и оживляются только за бостоном
[108] и сплетнями.
Надеюсь, что эта физиологическая теория встретит немного противников, потому что каждый может ее проверить, оглядевшись вокруг себя; и все же я постараюсь подкрепить ее фактами.
Однажды я присутствовал на очень большой трапезе, где передо мной сидела очень миловидная барышня, чье лицо отличалось удивительной чувственностью. Я склонился к своему соседу и сказал ему тихонько, что невозможно, чтобы особа с такими чертами не была гурманкой. «Что за глупости! – ответил он мне. – Девушке едва пятнадцать лет, а это не самый подходящий возраст для гурманства… Впрочем, поглядим».
Начало оказалось для меня не слишком благоприятным; я уж было решил, что и впрямь ошибся, поскольку во время двух предыдущих перемен юная барышня проявила удивившую меня сдержанность, и я даже начал подумывать, не подвернулось ли мне исключение – ведь они имеются во всех правилах. Но вот наконец принесли десерт – столь же великолепный, сколь и обильный, что вернуло мне надежду. И эта надежда не была обманута: девушка не только съела все, что поставили прямо перед ней, но еще и попросила подать себе то, что стояло от нее дальше всего. Наконец она отведала все, и мой сосед удивлялся, как этот маленький желудок смог вместить в себя столько всякой всячины. Так был подтвержден мой прогноз, и наука в который раз восторжествовала.
Спустя два года я снова встретил ту же особу – это было всего через неделю после ее бракосочетания; она совершенно развилась, стала еще краше и, проявляя чуточку кокетства, умела выставить в наилучшем свете то из своих прелестей, что позволяла мода; в общем, она была обворожительна.
Ее муж вполне стоил того, чтобы его описать: он был похож на какого-то чревовещателя, который умеет смеяться одной стороной лица и плакать другой, то есть ему, казалось, было очень лестно, что его женой восхищаются, но стоило какому-либо ценителю женской красоты проявить больше настойчивости, как его охватывала дрожь, выдававшая очевидную ревность. В конце концов это последнее чувство возобладало: он увез жену в отдаленный департамент, и на этом – для меня, по крайней мере, – ее биография закончилась.
Иллюстрация из «Альманаха гурманов» Александра Гримо де Ла Реньера. 1802
