Эта богиня могла бы притязать и на вселенское господство, поскольку вселенная – ничто без жизни, а все, что живет, – питается.
Ей особенно нравится на склонах холмов, где цветет лоза, где благоухает апельсиновое дерево, в рощицах, где произрастает трюфель, в краях, изобилующих дичью и плодами земли.
Когда же она соизволяет явить себя людям, то принимает обличье юной девы: ее пояс – цвета огня, у нее черные волосы, небесно-голубые глаза, ее формы исполнены грации, а черты – несравненной прелести; она прекрасна, как Венера.
Она редко предстает перед смертными, но, несмотря на незримость богини, они утешаются видом ее статуи. Лишь один-единственный скульптор был допущен лицезреть столь дивную красоту, и таков был успех этого художника, любимца богов, что, кто бы ни увидел его произведение, всем кажется, будто они узнали черты женщины, которую более всего любили в жизни.
Из всех мест, где у Гастереи имеются алтари, она всем прочим предпочитает именно этот город, царственную столицу всего света, заключившую Сену в мрамор своих дворцов.
Ее храм построен на знаменитой горе, коей даровал свое имя Марс
[212], и возвышается он на огромном беломраморном основании, куда со всех сторон ведут сотни ступеней.
Именно в этой благоговейно чтимой громаде пробиты таинственные подземелья, где искусство вопрошает природу и подчиняет ее своим законам.
Именно там воздух, вода, железо и огонь под действием ловких рук разделяются, вновь соединяются, растираются, сплавляются воедино и производят то, коего причины заурядный ум постичь не в силах.
Наконец, именно отсюда в определенные эпохи исходят чудесные рецепты, их создатели предпочитают оставаться в безвестности, ибо их счастье – в чистоте собственных помыслов, а награда – в осознании того, что они раздвинули пределы границы познания и сумели добыть для людей новые наслаждения.
Храм, единственный в своем роде монумент простой и величественной архитектуры, поддерживается сотней колонн из восточной яшмы и освещается через купол, имитирующий небесный свод.
Мы не будем вдаваться в подробности чудес, которые заключает в себе это величавое здание, довольно сказать, что скульптуры, украшающие его фронтоны, равно как и барельефы на внешних стенах, посвящены памяти людей, которые заметно выделились из множества себе подобных своими полезными идеями, такими как применение огня для жизненных надобностей, изобретение плуга и прочими, тому подобными.
На некотором отдалении от купола, в самом святилище возвышается статуя богини: левой рукой она опирается на печь, а в правой держит творения, наиболее ценимые теми, кто ей поклоняется.
Осеняющий ее хрустальный балдахин опирается на восемь хрустальных же колонн, и эти колонны, постоянно залитые электрическим пламенем, распространяют в этом священном месте свет, в котором ощущается что-то божественное.
Культ богини прост: каждый день на рассвете жрецы снимают венок из цветов, украшающий ее статую, и возлагают на ее голову новый, после чего поют хором один из многочисленных гимнов, посредством которых поэзия возносит бессмертной хвалу за блага, коими она щедро одаривает род людской.
Адриан Колларт. Аллегория Природы. Гравюра. Конец XVI – начало XVII в.
Дюжину жрецов возглавляет старейший из них, выбраны они из числа наиболее ученых, но при прочих равных предпочтение получают самые благообразные. Они в зрелых летах, но хоть и на пороге старости, но отнюдь не дряхлы, ибо сам воздух, коим они дышат в храме, уберегает их от этого.
Празднеств у богини столько, сколько дней в году, ибо она никогда не прекращает изливать свои благодеяния; однако среди этих дней есть один, особо ей посвященный: это двадцать первое сентября, названное великим гастрономическим галелем
[213].
В этот торжественный день столица-владычица с утра окутана облаком благовоний; увенчанный цветами народ проходит по улицам, распевая хвалы богине; граждане обращаются друг к другу, словно к близким родственникам, все сердца переполнены нежными чувствами; в воздухе витает симпатия, и со всех сторон накатывают волны любви и дружбы.
Часть дня проходит в излияниях этих чувств, но в назначенный час толпа устремляется к храму, где должен торжественно совершиться священный пир.
В святилище у подножия статуи приготовлен стол для коллегии жрецов. Другой стол, на тысячу двести персон, накрыт под куполом для гостей обоего пола. Все искусства способствовали украшению этих праздничных столов – ничего столь же изысканного никогда не видывали даже в королевских дворцах.
Появляются жрецы, их поступь торжественна, вид сосредоточенный; они облачены в белые туники из кашемировой шерсти, с алой вышивкой по краям, которые собраны в складки поясами того же цвета; лица жрецов свидетельствуют о здоровье и благожелательности; после взаимного обмена приветствиями они садятся.
Служители, облаченные в тонкий лен, уже поставили перед ними яства: это вовсе не заурядные кушанья, состряпанные для утоления вульгарных потребностей; на этом высокоторжественном столе нет ничего, что не было бы сочтено достойным и не происходило бы из трансцендентных сфер – как по выбору субстанций, так и по глубине их обработки.
Достопочтенные сотрапезники держатся на уровне своих сановных обязанностей: их спокойная и содержательная беседа касается чудес мироздания и могущества искусства; едят они неспешно и вдумчиво смакуют; в движении их челюстей чувствуется какая-то нежность; можно подумать, что каждое прикосновение их зубов имеет особую тональность, а если им случается провести языком по своим лоснящимся губам, этот жест удостаивает бессмертной славы того, кто приготовил поданные им яства.
Напитки, сменяющие друг друга через равные промежутки времени, вполне достойны этого пира; их разливает дюжина юных дев, нарочно отобранных только для этого дня комитетом художников и скульпторов; одеты они на афинский лад – удачный выбор одежд лишь подчеркивает красоту, не тревожа целомудрия.
Жрецы вовсе не притворяются, будто отводят глаза, когда прелестные руки наливают им дивные напитки, услады Старого и Нового Света; но, хоть они и не перестают любоваться прекраснейшим творением Создателя, сдержанность не покидает их чела, а благодарность, с какой они пьют, как раз и выражает это двойное чувство.
Можно видеть, как к этому таинственному столу приближаются короли, князья и знаменитые чужестранцы, нарочно прибывшие со всех частей света; они двигаются молча и внимательно наблюдают, ибо оказались здесь ради того, чтобы набраться знаний в великом искусстве гурманства – искусстве трудном и еще совершенно неведомом целым народам.
