Капитан Колле в 1794–1795 годах тоже заработал много денег в Нью-Йорке, делая для жителей этого предприимчивого города мороженое и сорбеты.
Особенно женщинам полюбилось это новое для них лакомство, и не было ничего забавнее, как наблюдать гримаски и ужимки на их лицах, когда они им наслаждались. Но главное – они никак не могли взять в толк, как мороженое может быть таким холодным, когда на улице жара в 26 градусов Реомюра.
А в Кёльне, где я был проездом, мне повстречался бретонский дворянин, который заделался тамошним кухмистером, по-нашему третёром, – и я мог бы множить такие примеры до бесконечности, но предпочитаю рассказать самую необычную историю одного француза, который обогатился в Лондоне благодаря своему умению заправлять салат.
Он был родом из Лимузена, и, если мне не изменяет память, звали его д’Обиньяк или д’Альбиньяк.
Хотя его дневное пропитание было сильно ограничено скверным состоянием его денежных средств, это не помешало ему однажды отобедать в одном из самых известных трактиров Лондона: он был из тех людей, кто придерживается мнения, что обойтись можно и одним-единственным блюдом, лишь бы оно было превосходным.
И вот, в то время как он заканчивал свой сочный ростбиф, пятеро или шестеро молодых людей из лучших лондонских семейств (dandies) угощались за соседним столом. Один из них встал и, подойдя к нему, учтиво сказал: «Господин француз, говорят, что ваша нация преуспела в искусстве приготовления салатов
[241], – так не будете ли вы любезны облагодетельствовать нас, приправив нам какой-нибудь салат?»
Немного поколебавшись, д’Альбиньяк согласился, потребовал все, что полагал необходимым для приготовления ожидаемого шедевра, приложил к этому все свое старание, и ему посчастливилось преуспеть.
А отмеряя свои дозы, он чистосердечно отвечал на вопросы, которые ему задавали о его нынешнем состоянии: сказал, что он эмигрант, и признался, слегка покраснев, что получал помощь от английского правительства, – именно это обстоятельство наверняка и дало основание одному из молодых людей сунуть ему в руку купюру в пять фунтов стерлингов, которую он, вяло посопротивлявшись, принял. А поскольку он заодно сообщил молодым людям свой адрес, то не слишком удивился, вскоре получив письмо, в котором его в самых достойных выражениях просили приготовить салат в одном из самых красивых особняков на Гровенор-сквер.
Д’Альбиньяк, предвидя долгосрочную выгоду, без малейших колебаний пунктуально прибыл по месту назначения, успев обзавестись некоторыми новыми приправами, которые счел подходящими, чтобы придать своему творению высочайшую степень совершенства.
Он имел время заранее подумать обо всем, что собирался делать, а потому опять преуспел, получив на сей раз такое вознаграждение, от которого не смог бы отказаться, не навредив себе.
Те, первые молодые люди, кому он оказал услугу, как и следовало ожидать, расхвастались, безмерно превознося достоинства салата, который он для них приправил. Вторая компания разнесла слух еще дальше, так что известность д’Альбиньяка стала расти как на дрожжах: его стали называть fashionable salat-maker (модный делатель салатов), а в этой стране, жадной до новизны, все, что было самого элегантного в столице трех соединенных королевств, умирало ради салата, приготовленного французским джентльменом: «I die for it» («Я умру за это») – как принято там выражаться.
Желанье монашки – пламя жгущее,
Но у англичанки – во сто крат худшее.
Д’Альбиньяк воспользовался увлечением, объектом которого стал, как умный человек: вскоре он завел себе двуколку, чтобы быстрее перемещаться в различные места, куда его зазывали, и слугу, носившего за ним в сундучке красного дерева все ингредиенты, коими он обогатил свой ассортимент: уксусы с разными отдушками, оливковые масла со вкусом плодов, соевый соус, икру, трюфели, анчоусы, кетчуп, мясной сок и даже яичные желтки, которые являются отличительным признаком майонеза.
Позже он стал изготавливать подобные несессеры на продажу, полностью укомплектовывал их и продавал сотнями.
Наконец, твердо и благоразумно продолжая следовать этой линии поведения, он в конце концов сумел сколотить капиталец более чем в 80 тысяч франков, которые он перевел во Францию, когда для этого настали благоприятные времена.
Д’Альбиньяк вернулся на родину, но там он вовсе не стремился блистать в Париже, а занялся своим будущим. Поместив 60 тысяч франков в государственные ценные бумаги, которые тогда покупались за полцены, он приобрел в Лимузене за 20 тысяч франков маленькую дворянскую усадьбу, где, вероятно, живет до сих пор, довольный и счастливый, ибо умеет ограничивать свои желания.
Эти подробности сообщили мне в свое время мои друзья: они знали д’Альбиньяка в Лондоне и столкнулись с ним, когда он был проездом в Париже.
XIV
Другие воспоминания об эмиграции
Ткач
В 1794 году мы с г-ном Ростеном
[242] были в Швейцарии, с безмятежной улыбкой глядя в лицо противнице-судьбе и сохраняя любовь к отчизне, несмотря на то что она подвергла нас гонениям.
Мы приехали в Мондон, где у меня имелись родственники, и были приняты семейством Тролле с радушием, о котором я сохранил милые сердцу воспоминания.
Этот род, один из самых старинных в этом краю, с тех пор угас, поскольку последний бальи
[243] города оставил только дочь, а у нее самой нет ребенка мужского пола.
Мне в этом городе показали молодого французского офицера, который занимался ткачеством; и вот как он к этому пришел.
Этот молодой человек, выходец из очень хорошей семьи, проезжал через Мондон, направляясь в армию Конде
[244], чтобы присоединиться к ней. И вот он оказался за одним столом с неким человеком, чье лицо было серьезным и вместе с тем оживленным – как у соратников Вильгельма Телля на полотнах художников.
За десертом они разговорились: офицер не стал скрывать свое положение, и сосед проявил к нему немалый интерес, выразив сочувствие по поводу того, что он, такой молодой, должен отказаться от всего, что наверняка любит, и обратил его внимание на справедливость высказывания Руссо, которому хотелось, чтобы каждый человек владел каким-нибудь ремеслом, чтобы помочь себе в невзгодах и всюду суметь прокормиться. О себе же самом его сотрапезник сообщил, что он ткач, вдов и бездетен, но уделом своим вполне доволен.
