Чингисхан никогда не практиковал жестокость ради жестокости и своими приказами запрещал бесцельное уничтожение мирного населения. За нарушение этого приказа во время войны в Персии один из лучших его воевод, Тогучар, подвергся строгому наказанию. Население добровольно сдававшихся городов обыкновенно щадилось и только облагалось умеренной данью. Крупные налоги взыскивались лишь с богачей — вот таким дифференцированным был подход. Кстати, духовенство освобождалось от каких бы то ни было налогов и натуральных повинностей. Но в тех случаях, когда население городов оказывало монголам сопротивление, оно истреблялось поголовно, за исключением женщин и детей, а также художников, ремесленников и вообще людей, обладавших техническими знаниями, которые могли быть полезны монгольскому войску.
Да, террор применялся с беспощадной последовательностью, но исключительно к населению восставших городов и областей в тылу войска. Этому имелось здравое объяснение — только таким образом можно было обеспечить спокойствие в тылу армии, слишком малочисленной для того, чтобы выделить крупные гарнизоны для завоеванных городов. Такой образ действия вызывался «военной необходимостью», которую европейцы практиковали в еще более грандиозных размерах, чем Чингисхан. При этом европейцы почему-то склонны считать своей монополией жесткое отношение в подобных ситуациях. Кстати, другим в таком праве они отказывали.
Поэтому в оценке приписываемых Чингисхану и монголам жестокостей необходимо принимать во внимание два важных обстоятельства. Первое — это то, что он жил не в XIX и не в XX веке, а в XII–XIII. Поэтому судить о нем следует в соответствии с правилами его эпохи. Она, равно как последующие за ней столетия, не была идиллическим веком человечества, об этом свидетельствуют многие исторические факты. Поэтому, сравнивая Запад и Восток, необходимо указывать, о каком периоде идет речь. Ведь так называемые «фундаментальные ценности» появились на Западе только после Второй мировой войны. Если же проследить историю Запада на всем ее протяжении, то сравнение будет явно не в пользу Запада. Взять, к примеру, Филиппа II Августа — короля Франции, который в 1209 году практически уничтожил все население Прованса. В исторических хрониках сообщалось, что общее число его жертв исчислялось сотнями тысяч. Удивительно, что этот король не получил прозвища Кровавого, Ужасного или хотя бы Грозного, подобно Ивану IV, которого назвали так за несравнимо меньшие злодеяния.
Можно вспомнить также живших несколько ранее Бориса и Глеба, невинно убиенных своим братом Святополком, прозванным после этого в народе Окаянным. При этом память о них — ведь они были князьями и стали святыми — дошла до наших дней. А сколько отцов, детей или просто родственников было уничтожено на Западе монархами или претендентами на трон? Сколько страшных интриг привело к мученическому уходу тех, кто оказался на пути к власти? И осталось ли в памяти народной хоть одно имя, подобное Борису и Глебу?
Можно вспомнить и повествование о разгроме Льежа Карлом Смелым (какая ирония — Смелым, а не Ужасным) в 1468 году. Число убитых там составило пятьдесят тысяч человек. А в 1573 году в Гарлеме герцог Альба уничтожил около двадцати тысяч жителей города. И это через более чем три века после Чингисхана.
Невозможно оставить без внимания еще одну, пожалуй, самую жуткую проблему ХVI века — охоту на ведьм. Сколько невинных женщин было предано огню только из-за рыжего цвета волос или просто потому, что пришел донос. Исходным пунктом охоты на ведьм послужила жесточайшая «ведовская булла» папы Иннокентия VIII, написанная в 1494 году. Главным в ней была уже не чистота христианской веры, а беспощадное искоренение колдовства. Количество жертв этого папы исчислялось сотнями тысяч. За сто пятьдесят лет в Италии, Испании и Германии было сожжено более тридцати тысяч якобы ведьм. В это страшное число входили даже маленькие девочки в возрасте от семи до десяти лет.
В Нейсе для сжигания людей была построена особая печь огромных размеров. Получается, что палачи Освенцима, Майданека и других фашистских концлагерей ничего нового не придумали, — они лишь наследовали опыт своих прадедов. Уничтожение женщин приняло такие катастрофические размеры, что в некоторых городах на тысячу мужчин оставалось по нескольку женщин. Город Роттенбург оказался под угрозой остаться вообще без слабого пола, такие жуткие масштабы приняло уничтожение «ведьм». Охота на них продолжалась и в XVII, и XVIII веках. В 1715–1722 годах в Баварии была отмечена новая вспышка ведовских процессов, во время которых, как в самые худшие времена, снова жгли девочек. Последний процесс состоялся в швейцарском городе Гларусе в 1782 году, когда была осуждена Анна Гельди. И произошло это совсем не в «мрачное средневековье». И в это же время Европа, несмотря на все эти ужасы, считавшая себя цивилизованной, позволяла себе говорить о монгольском нашествии как о варварском деянии безжалостных кочевников.
А теперь вернемся в XIX век. В 1858 году англичане и французы нашли пустяковый предлог и затеяли войну с Китаем. По Тяньцзиньскому мирному договору европейцам было торжественно предоставлено право распространения христианства через миссионеров и ввоза опиума — этого сильнейшего наркотика и яда для организма. Кроме того, параграф седьмой этого договора воспрещал китайцам называть европейских капиталистов тем, чем были они, — «варварами». Да, это было прописано в таком важном документе. В то время в Китае бушевало восстание тайпинов, которое подавляли англо-французские войска. Они сожгли двести буддийских храмов и замков, наверное, для того чтобы доказать всему миру, что европейцы не варвары. Хороший пример продемонстрировал осенью 1860 года генерал Кузэн, разграбив императорский Летний дворец близ Пекина. Лорд Эльджин, желая затмить славу этого французского генерала, приказал сжечь этот дворец, который по художественной ценности можно поставить рядом с собором Святого Марка в Венеции. Тогда китайцы поняли, каковы эти носители европейской «общечеловеческой» культуры.
Также множество военных преступлений, приписываемых монголам, — вовсе не их рук дело. Традиционный подход: если датировка развалин приблизительно совпадает с XIII веком, то их появление — «дело рук варваров Чингисхана». Но если более внимательно ознакомиться с письменными источниками, то можно выяснить, что всего десятью годами раньше эти «цветущие оазисы» были разрушены хорезмшахом Мухаммедом II Гази или его сыном, шахом Джелал-ад-Дином, преспокойно разорявшим земли Ирана и Закавказья до тех пор, пока 20 лет спустя он не был остановлен армией, посланной Угедэем. Кроме того, в это же время множество городов и территорий пострадало от междоусобных и религиозных конфликтов, не связанных с монголами.
Когда приходили монголы, они считали, что теперь это уже их земля, а не чужая, и старались показать, что они пришли не на время, а на долгие годы. И, что характерно, после ухода армии в ее тылах, как правило, не начиналась непримиримая партизанская война. На деле получалось, что население не расправлялось с оставленными наместниками и не стремилось к восстановлению прежней династии или системы управления. Возможно, этим можно объяснить, как монголам, которых в начале XIII века насчитывалось всего около 700 тысяч человек (включая женщин, стариков и детей), удалось покорить без современных средств перемещения, вооружений и оружия массового поражения 85 % территории Евразии с населением около 120 миллионов человек. И не только покорить, но еще и удерживать их в течение нескольких столетий. Вероятно, монголам удалось как-то заинтересовать население покоренных стран. Совершенно очевидно, что при таком соотношении сил и в условиях того уровня развития техники ни создать, ни удержать такое огромное государство на насилии невозможно.
