С появлением груди многое изменилось буквально в одночасье. Заинтересованные, алчные взгляды сопровождали Хелену повсюду, даже на воскресной прогулке к церкви в компании родителей. Мама не торопилась покупать ей бюстгальтер, и Хелена все чаще замечала за собой неловкую, будто извиняющуюся сутулость, призванную скрыть грудь от глаз незнакомцев. Чтобы спокойно идти дальше. Однако и это не спасало ее от навязчивого внимания как молодежи, так и стариков.
Клубнику обычно начинали продавать в июле. Первые дни за своим ягодным прилавком Хелена провела в долгих и мучительных раздумьях о предстоящем конфирмационном лагере. О том, как в родительском воображении она углубится в веру, а в собственном — хлебнет наконец свободы. Если были справедливы слухи, летающие по школе и подогреваемые журналом «Суосикки»
[28], то этот лагерь имел все шансы запомниться надолго, ведь там повально влюблялись, напивались, теряли голову, полуночничали, покуривали, экспериментировали с волосами и хохотали до истерики. Иными словами, занимались тем, о чем у Хелены имелось самое расплывчатое представление.
Когда незнакомый автомобиль снова остановился у магазина, Хелена постаралась придать лицу скучающее выражение. Она наводила порядок в корзиночках с клубникой, исподтишка наблюдая за тем, как из машины выходит мужчина в необычно длинном плаще. Его фигура скрылась в дверях магазина, и Хелена принялась беспокойно двигать туда-сюда литровые корзинки с клубникой, лишь бы не стоять без дела. Она еще не успела провалиться обратно в тягучие мысли о лагере. Когда мужчина буквально из ниоткуда материализовался перед ларечком Хелены, та вздрогнула.
Она разглядывала мужчину, мужчина разглядывал ее. Казалось, он в ту же секунду прочел все ее мысли. Он видел бурлящие в ней изменения. Он изучал тайные Хеленины чаяния, постыдные страхи и вопросы, на которые не существовало готовых ответов. Он смотрел ей прямо в глаза и чувствовал девичий голод и любопытство. Всю картину венчало разлитое в воздухе желание прикоснуться к чему-то запретному. «Не доверяй незнакомцам», «Опасайся тех, кто улыбается без причины», «Говори лишь с теми, кто верует в Господа» — вот что с детства вдалбливала мама в Хеленину голову. Но сегодня, в эту ускользающую секунду, незнакомый мужчина с абсолютно безбожной улыбкой сразу понял, что Хелена была готова нарушить каждое из правил.
30 ИЮНЯ, ВОСКРЕСЕНЬЕ, ХЕЛЬСИНКИ
Ян с отцом обедают в ресторане «Лехтоваара». Это можно назвать маленькой традицией — раз в месяц вместе где-нибудь обедать. Сейчас Ян уже и не вспомнит, кто именно автор этой странноватой идеи. Утро они провели у мамы — сидели бы и дальше, но ей понадобился отдых. Яну не хочется, чтобы отец ел в одиночестве. Они оба те еще едоки. Ян медленно жует печеночную котлету. Тарелка отца уже пуста, а сам он отвернулся к окну, наблюдая за улицей. Ян тщательно режет еду на кусочки и ревностно следит за тем, чтобы на вилке в рот отправлялись одновременно кусочек картофеля и кусочек котлеты. Отец промакивает уголки рта тканевой салфеткой. Повисшая между ними тишина длится уже довольно долго, пока отец не разрушает ее в своей немногословной манере.
— На даче, в сарае во дворе, свила себе гнездо серая мухоловка, — скупо произносит он, глядя куда-то мимо Яна.
— Мгм, — кивает Ян. Он от всей души благодарен отцу за рассеявшееся гробовое молчание.
— Все думал, откуда на полу мусор, а потом заметил гнездо. Восемь яиц уже.
— Они улетят, когда вылупятся, или что? — спрашивает Ян.
— Под карнизом большущая щель. Всё руки не дойдут закрыть ее проволочной сеткой, вот и осталась, — обойдя вниманием вопрос, продолжает отец.
Ян молчит.
Отец берет стакан, громко и жадно пьет воду.
Ян устраивается на стуле поудобнее, размышляя о дальнейшем ходе разговора.
— А теперь там это гнездо, — подытоживает отец и складывает вилку и нож на тарелке в «пять часов». — И я подумал: да пускай остается.
— Никому же оно там не мешает, — говорит Ян, перед тем как отправить в рот последний кусочек котлеты.
— Даже наоборот, это хорошо, — отстраненно соглашается отец. — У тебя не так много времени, чтобы сменить профессию. Ты думал об этом? — он резко меняет тему.
Ян молча дожевывает кусок.
— Я понять не могу, как можно пускать все псу под хвост, — продолжает отец.
— Спасая жизни? Заставляя всяких психов отвечать за свои поступки?
— Ты ежедневно рискуешь, хотя мог бы работать юристом в уютном офисе, — гнет свое отец.
Ничего нового. Сколько раз уже они заводили эту шарманку.
— Я бы и дня не продержался на такой работе.
Подходит официант, отец протягивает ему банковскую карточку, не отводя взгляда от Яна.
— Ты даже толком не попробовал. И вид у тебя какой-то измученный. Ты высыпаешься?
Ян смотрит в окно, не говоря ни слова. Он не собирается развивать эту тему.
— Благодарю, еда выше всяких похвал, — говорит отец официанту, пряча карту обратно в кошелек, а тот — в нагрудный карман.
— Спасибо, все было очень вкусно, — сквозь зубы процеживает Ян, хотя внутри все кипит. Сколько Ян себя помнит, столько отец пытается навязать ему какой-то «правильный» путь. Даже сейчас, когда Ян уже давно не мальчик, а 37-летний мужчина, успевший сделать себе имя в полиции.
Несмотря на раздражение, Ян все же хотел бы узнать, как в целом поживает отец. Как прошли для него эти несколько недель. Но вопрос так и не срывается с губ.
— Вчера я слышал соловьиную трель, — в итоге говорит он. — На подходе к Старому городу
[29] есть прекрасная рощица, а в ней — одно заболоченное место, если немного не доходить до мостков к Ламмассаари
[30]. Вода отлично отражает птичье пение.
— Может, ты и не вспомнишь, но я тебя однажды туда водил, ты тогда совсем пацаном был, — с улыбкой произносит отец.
— Вернусь туда снова, как только работа отпустит, — говорит Ян, а сам думает, отправится ли отец вместе с ним, если позвать сейчас. Они еще могут наслаждаться прогулкой в компании друг друга? Ян не уверен. Отец выглядит уставшим, и даже привычный его панцирь не может скрыть внезапно появившуюся хрупкость. Отец начинает сдавать, понемногу стареет.
— Летние деньки, когда у птиц есть настроение петь, у нас тут все наперечет, — произносит отец и поднимается, готовясь уйти.
— Я рад, что мама успеет еще полюбоваться летом, — вырывается у Яна, он сухо сглатывает. Это горе годами старило отца. Лампы ресторана беспощадно подсвечивают отметины скорби: поседевшие виски, бледную, истончившуюся кожу.
