Дипломатия: 3 + 1 = 4.
За полученное ранение.
Ловкость: 4–3 = 1.
Жабоида я ругал долго. Я награждал его самыми скверными эпитетами, какие только мог вспомнить, и сравнивал его с вещами и местами, о которых нормальные люди даже не подозревают. Большинство из этих сравнений я почерпнул из лексикона старшины нашей роты прапорщика Заварухина. Помню, тот выстраивал нас перед казармой после каждого залёта, и проводил профилактическую беседу на тему любви к армейским порядкам и обязанностям. Командир дивизии однажды услышал такую беседу, после чего прапорщик Заварухин стал старшим прапорщиком, а мы поняли, что обязанности — вещь неоспоримая и неизбежная.
Ныне опыт пригодился. Но жабоид меня не слушал. Я понял это, когда он, дебильно улыбаясь, сказал:
— Игнатиус, друг мой, он же… летит! — и прилип носом к иллюминатору.
— Ну да, летит, — поджал я губы. — Что здесь особенного? Или ты на самолётах никогда не летал?
— Какие самолёты? Это он — он сам. Горбунок! Он же никогда не летал…
— Может, просто не пробовал? Кто угодно полетит, когда ему в задницу шесть стволов упрётся.
Довод я привёл довольно основательный, шесть стволов — это вам не помидорами гнилыми кидаться, но жабоид по-прежнему меня не слушал. Он улыбался — буквально, лучился — и жил где-то внутри себя, в своих мыслях. Лишь минут через десять он более-менее внятно сумел объяснить, что Горбунок никогда раньше в качестве летательного аппарата не использовался, да никто и предположить не мог, что он способен на такое, и жабоид от этого открытия залучился ещё ярче.
— А что у тебя с лицом? — наконец спросил он, когда понимание полёта сроднилось с действительностью, и ощущение реальности вернулось в его деревянную голову.
— Представляешь, пока ты находился в ступоре, я сражался с охотниками, — не без саркастических ноток в голосе поведал я, и кратко пересказал события двадцатиминутной давности.
— Вон как… Охотники, говоришь? Уверен, что с ними?
— А с кем ещё?
— С гномами.
Нет, гномы к случившемуся вряд ли причастны. Как они могли вычислить нас, если даже не знали, на какой вокзал мы отправились?
— Только не они. Матильда Андреевна сказала, что мы отверженные и что охотники…
— Ты больше слушай Матильду Андреевну, — перебил меня жадоид, — она говорить любит. И заговаривать тоже. Когда появляются списки отверженных, любой житель Мира может получить лицензию, взять ружьё и пойти на охоту. Но штука в том, что списки утверждаются в Соборе первых на общем вече. А там всегда такой хаос, что утверждение может длиться неделями. Да и лицензию получить тоже проблема. А здесь ещё и дня не прошло, — и вынес резолюцию. — Однозначно, гномы.
Что ж, может, Анатолич и прав. Гномы обязаны знать, на кого они охотятся, а значит, обязаны знать его родственников, друзей и прочую среду обитания, и устраивать там засады. Так что если смотреть на ситуацию с этой стороны, то явно они. Ох, и прилипчивые твари. А в мультфильмах такие милые, песни поют, за Белоснежкой ухаживают.
— Хорошо, пусть будут гномы, — согласился я. — А что за Собор такой?
— Собор? Ну… В переводе на людинский это нечто вроде кабинета министров. Правительство и Дума в одном наборе. Когда Боян создал Мир, он учредил совет старейшин из семи человек, по одному от мирян, от обывателей, от Яви, от Нави, от Прави, от старших богатырей и от младших богатырей. Функции у них исключительно политико-социальной направленности, экономикой они не занимаются, хотя есть бюджет и прочие денежные отношения. При Соборе состоят несколько приказов, например, библиотечный приказ или приказ артефактов. Я пытался устроится в один из них на работу, но не прошёл по конкурсу. Находится Собор в Бесконечных коридорах, вход — в подвале института магии. Если нам повезёт, в чём я сомневаюсь, нам удастся сходить туда на экскурсию.
— А институт магии это где волшебников готовят, да?
Жабоид посмотрел на меня с настороженностью.
— Гарри Поттера начитался? Наши дети учатся в обычных школах, а институт являет собой скорее дискуссионный клуб, чем образовательное учреждение, хотя при нём есть двухгодичные курсы повышения квалификации по определённым направлениям. Усёк?
— В общих деталях.
Что ж, весьма познавательно, теперь я был более-менее в курсе общественного устройства Мира. Я расслабил плечи. Чем дальше улетали мы от места последней битвы, тем спокойнее становилось на душе. Летающих артефактов у гномов точно нет. Напряжение спало, проснулся аппетит. Матильда Андреевна дала нам с собой в дорогу корзину всякой еды. В тот момент я подумал, на кой она нам, только лишняя ноша, а сейчас обрадовался. Корзина после трансформации Москвича в авиалайнер оказалась у меня в ногах. Я открыл крышку: бутерброды с колбасой, с сыром, жареная курица, свежие помидоры… О, бутылка Lafite-Rothschild. Неплохой вкус у мамы-кикиморы. В бардачке отыскался штопор — кто бы сомневался в этом? Я откупорил бутылку, поднёс горлышко ко рту… Господи, совсем забыл, у меня же лицо перевязанное.
Я стал разматывать повязку. Кровь успела ссохнуться и прикипеть к марле, и каждый новый снятый виток давался мне с болью. Проще было разрезать бинт и отодрать его одним рывком.
— Давай помогу, — предложил жабоид.
Он отстранил мои руки и поступил так, как я только что подумал — рванул повязку, а я заорал благим матом, аж Горбунок вздрогнул.
— …чтоб ты сдох, Дмитрий Анатольевич! — со слезами напополам с кровью вымолвил я, когда боль немного улеглась и дышать стало проще.
— А чё тянуть-то? — изобразил наивность жабоид. Он пощупал мою щеку. — Тебе ко врачу, конечно, надо, зашить. Да и укол заодно от бешенства… Как тебя задело удачно. Чуть левее — и конец нашей дружбе.
— Очень сильно? — скрючился я, но уже не от боли, а от страха за теряющуюся привлекательность.
— Как тебе сказать… Ровненький разрез от носа до виска сантиметров пять-шесть. Кончик чуть-чуть загибается вверх, как будто художник небрежно мазнул. И не поймёшь сразу, чем тебя — арбалетным болтом в неравной битве, или бутылочным осколком в пьяной драке. Тебе самому какой вариант больше нравится?
Мне не нравились оба. Все эти шрамы, мазки, родинки, особые приметы — лишнее. Обходился я без них до, хотелось бы обходиться и после.
— А убрать это как-нибудь можно? Щёлкнуть пальцами, наговор сотворить?
— Не, здесь магия минимум третьего уровня нужна. А то и второго. Василиса смогла бы.
— А сколь этих уровней у вас?
— Пять. Сразу предупреждаю, у меня пятый. Могу собак отгонять, могу свет в темноте зажигать. А лечить — это особое умение. Не каждый волшебник на такое способен. Поэтому обойдёмся традиционной медициной.
Жабоид достал из бардачка пузырёк с перекисью, промочил ею ватный тампон и начал обмывать рану по краям. Делал он это осторожно, лёгкими касательными движениями, словно боялся причинить мне новую боль и, признаться, я был ему за это благодарен. В конце процедуры он пришлёпал поверх раны пластырь, надеюсь, бактерицидный, и я, счастливо выдохнув, потянулся за бутылкой.
