Юсуф сидел в седле и, прищурившись на солнце, смотрел на своего парившего в небе бази. Рядом были Джон и Убада, которые также не сводили глаз с птицы. Охотничий сокол производил сильное впечатление: серо-стальное оперение, коричневая голова и белая грудь. Размах его крыльев достигал четырех футов. Издалека Юсуф слышал тихий звон колокольчика, привязанного к лапе птицы. На земле пара стройных салюки
[29] пробиралась к кустам, где Убада заметил кролика. Внезапно они бросились вперед, и кролик побежал. Сокол издал атакующий клич:
– Кай-иии, кай-иии.
И стал стремительно снижаться.
В самый последний момент он выровнял полет, схватил кролика когтями и опустился на землю вместе со своей добычей.
Убада помчался к соколу, Юсуф и Джон не спеша следовали за ним. Когда они подошли, Убада уже держал кролика в руках.
– Смотри, бабá!
Баба. Отец. Казалось, мальчик не заметил оговорки. Юсуф повернулся к Джону. Тот выглядел так, словно получил пощечину.
– Неси его сюда, – сказал Юсуф Убаде.
Он привязал кролика к седлу, рядом с тремя другими, а потом позвал сокола. Тот опустился на его руку в перчатке. Юсуф надел путы на ноги сокола, чтобы он больше не мог взлететь, и колпак на голову.
– Нам пора возвращаться, – сказал Юсуф.
Обратно они ехали молча. Переговоры тянулись уже несколько месяцев. Вильгельм практически игнорировал Юсуфа, в основном он проводил время с Раймундом, графом Триполи, который, оказавшись в плену, решил завести библиотеку, попросил Вильгельма о помощи, и теперь они каждый день вместе искали на базаре книги. Джон по большей части оставался с Юсуфом, он больше не видел Зимат, и они с Юсуфом редко упоминали переговоры. Юсуф знал, что это тактика выжидания, и, когда обеим сторонам надоест, переговоры начнутся по-настоящему, и тогда они быстро примут решение.
До городских ворот осталось меньше мили, Юсуф снял кроликов с седла и протянул Убаде. Он рассчитывал, что время, проведенное с Джоном, поможет мальчику избавиться от ненависти к франкам, но Убада отказывался признавать даже сам факт присутствия Джона.
– Поезжай вперед и отдай кроликов маме, – сказал Юсуф.
Когда мальчик ускакал вперед, Юсуф повернулся к Джону.
– Ты должен забыть о Зимат, друг, – сказал он.
Джон удивился.
– Как ты догадался, что я думал о ней?
– Это написано у тебя на лице. Ты должен попытаться ее забыть. Ты священник, а она в следующем месяце выходит замуж.
– Кто будет ее мужем? – спросил Джон.
– Его зовут Аль-Мукаддам. Он эмир. Отважный воин и хороший человек. Он поступает благородно, согласившись жениться на Зимат. Она уже не молода.
– Я все еще ее люблю, Юсуф, – признался Джон.
Юсуф положил руку другу на плечо.
– Однажды дядя сказал мне, что на пути к величию мужчина должен победить свою страсть.
– Я не хочу быть великим, – пробормотал Джон, пришпорил коня и поскакал к городу.
* * *
– Аллаху Акбар! Аллаху Акбар! – Джон стоял на центральной площади Алеппо в тусклом утреннем свете и слушал пронзительный зов муэдзинов, доносившийся со всех концов города. Несколько мужчин и женщин пересекли площадь, направляясь к мечети. Нищие сидели по периметру, некоторые спали, другие выпрашивали у прохожих подаяние. Полдюжины крестьян приехали из деревни и теперь устанавливали прилавки, чтобы продать плоды своих трудов. Но та часть площади, которая интересовала Джона, оставалась пустой. Почти десять лет назад он стоял на том же месте и смотрел, как ныне мертвый муж Зимат забивает камнями одну из своих жен за неверность. Зимат рисковала, ей могла грозить такая же участь. Она любила Джона со страстью, его удивлявшей.
Джон покинул площадь и просто гулял без всякой цели, шел по улицам, таким чужим и вместе с тем знакомым. Вчера переговоры наконец завершились. Амори заплатит сто пятьдесят тысяч динаров за Боэмунда. Константина освободят всего за сто пятьдесят шелковых одеяний. Юсуф признался, что Нур ад-Дин согласился бы отпустить его даром, чтобы заручиться расположением императора Мануила, но если вовсе не платить выкуп, пострадает достоинство Константина. Рено, Раймунд и Гуго оставались пленниками. Вильгельм объяснил, что Амори не торопится с возвращением Раймунда, потому что в его отсутствие правит Триполи в качестве регента.
Теперь, когда работа была сделана, Джон и Вильгельм собирались уехать на следующий день. Джон не мог снова покинуть Алеппо без Зимат. Много лет назад она просила забрать ее с собой в земли франков, но он отказался. Он решил, что не повторит прежней ошибки.
Он подошел к воротам дома Юсуфа и постучал. Створки распахнулась, и Сакр жестом предложил ему войти.
– Саладин в цитадели, – сказал мамлюк.
– Я его подожду, – ответил Джон.
– Ты уверен? Его может не быть некоторое время, – предупредил Сакр.
– Я подожду.
Джон уселся среди подушек в столовой, и слуга принес ему чай. Как только тот ушел, Джон встал и поднялся на второй этаж. Он открыл первую дверь и оказался в комнате, где стоял ткацкий станок. Следующие две комнаты были спальнями. Джон распахнул последнюю дверь и увидел сидевшую на кровати Зимат.
– Джон! – воскликнула она и вскочила на ноги. – Тебе не следует здесь находиться!
Он вошел и закрыл за собой дверь.
– Я больше не оставлю тебя, Зимат. Я не поступлю так во второй раз, – заявил Джон.
– Ты должен уйти! – умоляюще сказала Зимат.
– Выходи за меня, а не за Аль-Мукаддама. Я могу увезти тебя в земли франков. И мы будем вместе.
– И тогда Убада лишится будущего. Кем он станет? – спросила Зимат. – Купцом или священником, как ты? – Слово священник она произнесла с презрением.
– Нам не обязательно уезжать. Я останусь и буду служить Юсуфу.
Она покачала головой.
– Это невозможно, Джон. Неужели ты сам не понимаешь? Аль-Мукаддам эмир. Имея такого отца, Убада станет великим человеком. А ты никогда не сможешь дать ему такого будущего.
– Но я его отец, – сказал Джон.
– Именно по этой причине ты должен уйти, – сказала она, и ее голос дрогнул. – Ради сына.
– Я люблю тебя. – Он подошел к Зимат и взял ее лицо в ладони.
Потом нежно поцеловал, и Зимат поцеловала его в ответ, сначала осторожно, затем страстно. Он обнял ее и прижал к себе.
– Нет. – Зимат оттолкнула его со слезами на глазах. – Я должна думать о сыне. Уходи, пока никто тебя здесь не обнаружил. – Он кивнул и пошел к двери. – Джон, – остановила она его. – Я… я тоже тебя люблю.
Джон не нашел слов для ответа. Казалось, его сердце покрылось синяками – такую боль он испытывал. Он повернулся и вышел, чтобы вернуться в Иерусалим, к одинокой жизни священника, к людям, которые были для него более чужими, чем сарацины.
