После издания биографии подвижника в 1841 году иеромонахом Сергием, где впервые упоминается стояние на камнях, духовными властями, видимо, производилось некое дознание. В архиве монастыря существует черновик письма игумена Нифонта (без даты):
«Тамбовской Д. Консистории члену, Соборному ключарю Протоиерею Никифору Телятинскому и города Кадома Протоиерею Иоанну Розанову.
По прочтению мною Жизнеописания покойного иеромонаха Серафима, составленного неизвестным мне лицом, объяснить имею честь, что те обстоятельства из жизни сего, кои могли быть видимы я не отвергаю, а о невидимых бывших ему духовных видениях и о том, как он в пустыне якобы тысячу дней и ночей на камнях молился, неизвестен»152.
Как это рассудить?
Вопрос остаётся открытым, но при любом варианте ответа можно сказать, что элемент столпничества в биографии отца Серафима присутствует.
Период столпничества, вероятнее всего, приходится на годы с 1807-го по 1810-й. Именно тогда новый строитель Нифонт начинает разборку старых и строительство новых келий на северной стороне монастырского периметра, и, как следствие, возникает нехватка жилых помещений для монашествующих. Описывая именно эти годы правления строителя Нифонта, монастырский летописец Иаков (Невельской) спрашивал: «Враги ли ему домашние его?»153 Под этими словами скрывается то, что «оппозиционеры» начали анонимную войну, поставляя в приёмную епископа письма без подписи. Видимо, несколько лет потребовалось строителю для подчинения братии своей воле.
В «Житии» читаем: «Вот строитель сзывает монастырский собор из старших иеромонахов и вопрос о причащении о. Серафима предлагает на рассуждение». По решению собора отец Серафим 8 мая 1810 года вернулся в стены монастыря154. Документального подтверждения этому пока не обнаружено, но можно предположить, что к этому времени строитель Нифонт сумел укрепить свои позиции во всех отношениях, доказательством чего служит осуществление столь решительных действий. Но всё равно «многопартийность» в Саровской пустыни существовала ещё много лет. Так, Пётр Казанский в своём «Очерке жизни архимандрита Антония, наместника Свято-Троицкой Сергиевой лавры» пишет: «Братство саровское при поступлении в него Медведева (мирская фамилия отца Антония, год вступления в пустынь — 1818-й. — В. С.), к сожалению, делилось на несколько партий: была партия игуменская, была партия казначейская, были и другие партии. Сближение с лицом одной партии навлекало неприязнь лиц, принадлежавших к другой партии»155.
Вот в такой обстановке приходилось жить и совершать свои духовные подвиги старцу Серафиму. Явно одно: «партии отца Серафима» не существовало, старец не участвовал ни в каких заговорах и склоках. Он уходил в пустынь, запирался в келье, чтобы не видеть и не знать всех перипетий, происходивших в жизни монастыря. Он спасал себя молитвой, постом, чтобы потом, постигнув суть мира земного и небесного, спасать тысячи людей, его окружавших. Быть путеводной звездой во всех житейских невзгодах.
Подводя итог, необходимо рассказать об известном событии, произошедшем на Дальней пустыни. Там существовал пчельник, который привлекал к себе медведей, обитавших в окрестных лесах. Известно несколько воспоминаний о кормлении отцом Серафимом медведя. Самое интересное принадлежит иеромонаху Иоасафу. В его «Сказании» присутствует «Рассказ старицы Дивеевской обители Матроны Плещеевой», повествующий о кормлении старцем медведя.
Насколько же это описание соответствует действительности? Во-первых, Матрона была слишком юной, когда отец Серафим жил на Дальней пустынке. Во-вторых, в Отделе рукописей РГБ, в фонде митрополита Филарета, обнаружено дело под названием «Выписка из книги о жизни и подвигах Серафима Саровскаго 1849 г. (рассказ монахини, как она выдумала чудо Серафима Саровского)»: «В книге Сказание о жизни и подвигах Старца Серафима (по изданию 1849 года на странице 142 и по изданию 1856-го на странице 118) помещён рассказ старицы Дивеевской обители Матроны Плещеевой о том, якобы она, бывши у отца Серафима, видела, как он кормил медведя и как по благословению старца и она кормила того медведя, но сей рассказ вымышлен иеромонахом Иоасафом, как объявила сама Плещеева перед смертью.
Долго страдая от водяной болезни, она привела себе на память забытый ею грех и в сознании, что Господь не посылает ей смерть, ожидая её раскаяния во лжи, призывает к себе начальницу Екатерину Васильевну Ладыженскую и монастырского духовника, священника Василия Садовского и при них объявляет, что она научена Иоасафом и согласилась принять на себя и, в случае посещения обители членами Царской Фамилии, рассказать, якобы видела она, как батюшка отец Серафим кормил медведя и как сама она кормила, чего вовсе не видала...
Сделав это признание, Матрона вскоре скончалась»156.
Приведённый документ не является официальной бумагой с подписями и печатями, но тем не менее в событиях, именах и фамилиях противоречий нет.
Вот что говорит игумен Саровской пустыни Исайя (Путилов) в письме от 7 декабря 1849 года иеромонаху Авелю (Ванюкову): «О медведе: У Старца Серафима в Пустыне был подле кельи пчельник, и несколько пеньков пчёл. Обыкновенно осенью медведи ходят у нас по лесу, вот пришол было к пчельнику, у Старца хотел верно пообедать и начал ломать забор. — Старец ощутил гостя, постучал по забору, кинув укрут хлеба и медведь ушёл»157.
Иоасаф (Толстошеев) в своей книге, конечно, очень красочно описал случай с медведем, но это вымысел автора, основанный на истинном событии. Но в книге Иосафа можно найти и явно фантастические истории. Например, рассказ «О кроте», в котором автор якобы застал старца Серафима посреди картофельных гряд у Дальней пустыни, сокрушающегося над четырьмя-пятью картофелинами, попорченными кротом. Пустынник «с непостижимо сладкою скорбию повторял: вот-вот, видишь, никак им нет дороги чужие труды снедать!
Мне было удивительно и приятно смотреть на его детский ропот. Тогда как он обыкновенно не отгонял от себя ни одного насекомого, во время трудов своих, и не только давал им насыщаться своею кровью, но ещё в это время в восторге духа, пел свои любимые священные антифоны...».
И вот тут происходит самое необычное: между гряд появляется крот, который становится жертвой хищной птицы. «Долго слышался писк попавшегося крота, пока они совершенно не скрылись из виду.
Трудно передать, с каким детским довольством смотрел отец Серафим на всё происходившее. — О, о! Вот так-то, так-то чужие труды снедать! — повторял он»158. Читая эти строки, даже представить невозможно, что отец Серафим мог радоваться гибели безобидной твари.
К творениям отца Иоасафа (Толстошеева) следует относиться с осторожностью, не во всём полагаясь на его правдивость. Например, в 1854 году при прохождении цензурного комитета рукописи второго издания «Сказаний», цензор архимандрит Иоанн (Соколов) сделал много критических замечаний, сравнивая первое издание и рукопись второго: «...всё содержащиеся в книге сведения основываются на удостоверении одного лица, которое передаёт их и от себя, и от других, только ему сообщивших сведения. Но как это лицо — частное, не общеизвестное, а ещё само подлежит обсуждению в том отношении, в какой степени оно заслуживает общаго доверия: то, по справедливости, сказания его не могут быть принимаемы безусловно и вполне, в особенности там, где оно рассказывает о событиях чрезвычайных и даже вышеестественных. А как книга (равно и рукопись) вся наполнена такими сказаниями, то это даёт Ценсуре право, подвергнув их самому строгому разсмотрению, не допускать до печатнаго оглашения, до времени официальнаго наследования Высшим начальством...» У цензора вызывали сомнения описания проявлений Божией благодати, о которых в данной книге свидетельствовал только один человек. Заслуживает внимания осторожное отношение к свидетельствам о явлениях Божией Матери старцу Серафиму, здесь цензор неоднократно правил текст, подбирая наиболее корректные выражения. Чудесами «слишком великой поразительности и необычайности», о которых лучше умолчать, счёл цензор видение старцем Серафимом ангелов, сослужащих и поющих с братиею, и явление Господа Иисуса Христа. В то же время, по его мнению, «“восхищение” отца Серафима в небесныя обители, хотя вообще — явление слишком необычайное, однакож может быть оставлено, потому, что в сказании о сём не излагается никаких особенных подробностей и не представляется ничего страннаго и неудобоприемлемаго».
