Поначалу всё шло в соответствии с планом. Люди сравнительно небольшими партиями прибывали в Парагвай и зачастую лично Беляевым сопровождались до территорий, выделенных правительством для их расселения. Потихоньку количество эмигрантов росло, и русская речь перестала быть диковинкой не только на улицах Асунсьона, но и в самых отдалённых уголках Парагвая.
Однако надежды генерала оказались обмануты. Достаточно быстро среди вновь прибывших стало возрастать недовольство. Мол, старый самодур заманил их в глухомань лишь затем, чтобы бросить на произвол судьбы. Орудий труда для возделывания земель выдавалось недостаточно. Сами земли приходилось сначала расчищать от деревьев, а уже потом приступать к их возделыванию. Дома, в которых предлагалось разместиться переселенцам, больше походили на казармы. Да и предложенное Беляевым социальное устройство этой обетованной земли тоже радовало немногих.
Колонии задумывались им исключительно как общность абсолютно равных людей, сосуществующих по всем правилам традиционной для России сельской общины. Правда, с некоторыми исключениями: общая земля, общие орудия и скот, общие плоды труда и их равное распределение. Неудивительно, что такая форма организации, особенно учитывая происходившие параллельно события в СССР, вызвали стойкую ассоциацию с колхозами. По всей видимости, поселенцы уже представляли себя на месте крестьян, насильно загоняемых в это общинное «светлое будущее». Прибавьте к этому то, что поселенцы должны были жить строго на территории колонии, не смешиваясь с местным населением – правда, ради сохранения собственной культуры, а не в полицейских целях. Но в итоге образ будущего для колонистов вырисовывался не самый приятный.
Почти полная обособленность от внешнего мира и тяжелейший физический труд наряду с непростыми условиями проживания достаточно быстро сделали своё разрушительное дело. Перефразируя известные слова Владимира Маяковского, можно сказать, что «общинная лодка разбилась о быт». Испытав на себе все прелести ведения подсечного земледелия, многие жители колоний бежали из нежеланного рая, чтобы под малейшим благовидным предлогом (а иногда и без него) поселиться в городе. Многие переехали в Асунсьон или более мелкие городки, некоторые даже отправились искать счастья в соседние страны. Строго говоря, жизнеспособными оказались лишь те общины, которые почти полностью состояли из крестьян, у которых сельский труд был в крови.
Но, пожалуй, самым неприятным в этой истории оказался даже не провал идеи «Русского очага», а быстро распространившееся среди местной русской общины крайне негативное отношение к Беляеву. В итоге заветная мечта не только обернулась против него, но и во многом испортила Беляеву жизнь. Он вместе со своей дорогой Алей оказался изгоем среди тех, кому ни разу не отказал в помощи. Большинство переселенцев сторонились общения с ним и, даже заметив вдали его худую фигуру, спешили перейти на другую сторону улицы.
Но всё-таки, почему между переселенцами и их вдохновителем возникла такая стена непонимания? Можно попытаться списать всё на беляевский идеализм. Мол, витал в облаках и грёзах о Беловодье, вот и не заметил, что земли для пахоты покрыты непроходимым лесом, а сооружённые наспех хижины нельзя рассматривать даже как временное жилище. Конечно, своя правда в этом обвинении есть. Однако истории известны случаи, когда люди в схожих условиях добивались невозможного. Вспомнить хотя бы кибуцы
[56] – еврейские поселения, в основе которых, кстати, тоже лежит принцип общинности. На голом песке и камнях переселенцы, действовавшие в ту же историческую эпоху, смогли устроить настоящие оазисы. Причём члены кибуцев были настолько заворожены своей хрустальной мечтой, что не замечали ни песка, ни камней, и в итоге их вера была вознаграждена. Как говорится, желание – это тысяча возможностей, а нежелание – тысяча причин! Так почему же «Русский очаг» потерпел поражение?
Конечно, в точности на этот вопрос ответить сложно, в том числе в связи с достаточно скудной информацией, которая доступна нам о жизни русской общины в Парагвае того времени. Поскольку фигура Беляева, как это часто бывает с выдающимися людьми, вызывала диаметрально противоположные чувства, то и воспоминания о нём разнятся настолько, что невозможно узнать, где же правда, а где – предвзятый субъективизм. К примеру, если сравнить Беляева из книги Бориса Мартынова «Русские в Парагвае» и его же образ, выведенный Михаилом Каратеевым в мемуарах «По следам конквистадоров», можно подумать, что речь идёт о двух абсолютно разных людях.
Каковы же могли быть объективные причины разлада между генералом и большей частью русской общины?
Во-первых, вполне возможно, что имело место простое недопонимание. Беляев, действительно, рисовал картины светлого будущего, но регулярно делал упор именно на необходимость тяжёлого физического труда и навыков ведения сельского хозяйства. Прибывающие же из Европы, как это часто бывает, были склонны преувеличивать обещанные перспективы и преуменьшать ожидаемые трудности. Мол, прорвёмся как-нибудь, зато потом заживём. Но реальность оказалась суровее, чем они могли себе представить.
Во-вторых, когда мы говорим о поселенцах, мы не должны забывать о тех трудностях, которые терпели эти люди на протяжении двух десятилетий. Для многих нормальная жизнь закончилась ещё в далёком 1914 г. Затем последовали Первая мировая, революция, гражданская война, бегство и потеря всего, что у них было. Эти люди теряли не только положение или состояние, но и близких, порою целые семьи оказывались по разные стороны баррикад. Затем – эмиграция в Европу, где мало кому удалось найти достойную работу и вернуться к привычной жизни.
И вот теперь этим измученным людям говорят: «Терпели? Маловато будет! Потерпите-ка ещё! Вот вам в руки мачете и пожалуйте-ка лес валить, да скажите спасибо, что не в Сибири его валите».
Конечно, подобных заявлений Беляев не делал, но условия, в которых очутились переселенцы, могли восприниматься ими примерно в таком ключе. В дальнейшем возникающие трудности трактовались уже не иначе, как издевательство над и без того доведёнными до крайности людьми.
Свойственный Беляеву романтизм также не следует скидывать со счетов. Как писал в своём письме разочарованной племяннице брат нашего героя Николай Беляев: «…Ванечке нужны люди совсем особого запала, такие же герои-пионеры как Пезарро
[57], Кор тес, наш Хабаров, наконец, сам Ванечка. Я честно преклоняюсь перед его героизмом и мужеством, но сам не считаю себя способным на такой подвиг».
Беляев подсознательно хотел видеть перед собой былинных богатырей, а получил простых людей из плоти и крови, не способных быть героями 24 часа в сутки 7 дней в неделю. Преданный своим идеалам Беляев не учёл естественную иерархию потребностей человека, которая хорошо известна любому, кто знаком с пирамидой Маслоу
[58]. Видимо, приоритеты Беляева, как это часто бывает у выдающихся людей, были сильно сдвинуты в сторону идейно-духовных потребностей. Однако ожидать того же от обычных обывателей – настоящая утопия. К тому же не стоит забывать, что большинство переселенцев были обычными горожанами, весьма далёкими от крестьянского быта.
