Однако существовать человек нового формата должен был вовсе не ради себя самого. Всё его совершенство должно быть брошено на благо коллектива, нации, страны. Отсюда – и массовые парады, шествия, митинги, на которых «новые люди» должны зримо проявить свои лучшие качества.
Режимы «сильной руки», как правило, избегают излишнего эстетства и рафинированности, заявляя, что это – атрибуты слабых, не способных к борьбе людей. Однако было бы огромной ошибкой полагать, что у тоталитаризма не существует своей эстетики. Напротив, именно определённая эстетика становится ещё одним из символов строя.
В Италии, где с приходом Муссолини фашизм прочно закрепился на два десятилетия, режим нуждался в своей эстетике едва ли не больше, чем в других тоталитарных странах. Будучи колыбелью античности, а затем и Возрождения, Италия не могла довольствоваться одной военщиной. Режим должен был создать не только жёсткий и решительный образ сражающегося итальянца, но и женскую модель поведения, возвышенный облик «новой итальянки». Воплощением такого образа стала… русская эмигрантка Евгения Борисенко.
* * *
Евгения родилась в 1902 г. в семье офицера российской армии Фёдора Борисенко и домохозяйки Екатерины Курагинской. Всё её детство прошло в Крыму, в одном из немногих мест в составе России, где до сих пор ещё можно встретить следы влияния античной цивилизации. Образы, оставшиеся от той далёкой эпохи, – белоснежные колонны и полуразрушенные стены древних храмов – повлияли на эстетические вкусы маленькой Жени, которая рано начинает восхищаться искусством Древней Греции, Римской цивилизацией и вообще всем, что связано с античностью.
С раннего детства Женя обучалась танцевальному искусству. Однако обучаются танцам многие, а избирают его в качестве своего жизненного пути – единицы. Одной из таких «избранных» и стала наша героиня. Девочка погрузилась в новое занятие с головой настолько, что с какого-то момента уже не представляла себя без плавных, лёгких движений под музыку. Танец стал квинтэссенцией её личности и всей жизни; для неё он вбирал в себя всё и был всем – от Альфы до Омеги. Наверняка для многих эти слова покажутся излишне возвышенными, однако в определённом смысле танец стал для девушки единственно возможным способом существования. Звучит, по меньшей мере, странно? Однако в начале XX века так думала далеко не одна только Евгения Борисенко.
О том, что на рубеже эпох зачастую происходит критический пересмотр всего старого и поиск нового, думаю, лишний раз говорить не требуется. А о том, что пересмотр мировоззрений на стыке XIX и XX веков стал особенно всеобъемлющим, – и подавно. Пожалуй, ещё никогда с такой жаждой европейцы не искали новых путей во всём: от науки до общепринятых норм поведения. Новое поколение устало от тяготевших над ним условностей и планировало создать новый мир, в котором всё будет намного проще, естественнее и – прекраснее. Вместо накрахмаленных воротничков – обычные рубашки, вместо тугих корсетов – природные изгибы тела, вместо аристократов и простолюдинов – равноправные граждане.
Преобразования не могли не затронуть отзывчивую на перемены сферу искусства. Целый ряд известных танцоров и хореографов открыто призывали к радикальному отказу от старых, заученных и отрепетированных до автоматизма движений – и к активному поиску новых форм танца. Он виделся им как эмоциональный, непроизвольный, естественный – словом, полной противоположностью классической школы. Все движения должны быть максимально спонтанны и свободны от всяких канонов. Так зародилось новаторское танцевальное направление – свободный танец.
В нашей стране свободный танец прославился благодаря Айседоре Дункан
[60], которая была одной из тех, кто стоял у истоков этого направления. К слову сказать, сама американка Дункан известна у нас намного лучше, чем уроженка Керчи Евгения Борисенко. Однако их объединяло как минимум два общих стремления: разработать новый вид танца и с его помощью вылепить современных женщин, для которых танец станет повседневностью. По замыслу создателей свободного танца в обозримом будущем любая женщина должна была овладеть грациозными ритмичными движениями и стать чуть ли не богиней на земле, в которой интеллект сочетался бы с изяществом и красотой. Словом, для женщин уже готовился свой вариант «сверхчеловека».
Константинополь начала ХХ века
Представляется, что немалую роль в возникновении свободного танца сыграло и развитие психоанализа, который стал крайне популярным на стыке веков. Желание проникнуть в потаённые уголки сознания породило интерес к природному началу человека, не связанному условностями общества.
Оглядываясь назад, многие творческие люди были склонны обвинять во всех существующих проблемах косные христианские догматы, которые доминировали на континенте на протяжении многих веков. Поэтому на роль «золотого века» интеллигенцией была назначена эпоха античности, которая многим представлялась счастливым временем без лишних предрассудков и со здоровым, естественным взглядом на человека, его тело и потребности.
Рим начала ХХ века
Свободный танец был своего рода возвращением к естественному античному танцу, именно поэтому многие исполняли его в просторных, развевающихся одеждах наподобие пеплосов
[61]. В целом новый танец впитал в себя бунт против всего устаревшего, дух безграничной свободы и индивидуализма, а также изрядную долю эротики. Идеальная смесь для молодых девушек, смело смотрящих в новый мир!
Но вернёмся к Евгении. После начала Первой мировой войны, а затем и революционной смуты, девушке и её семье стало не до танцев. Как именно происходило её бегство из России, смогла ли Евгения покинуть Крым вместе с близкими или же ей пришлось спасаться одной – остаётся неизвестным. Но, так или иначе, в 1920 г. молодая женщина, как и тысячи других русских беженцев, оказывается в Константинополе.
А дальше по какой-то неясной причине её жизнь внезапно ускоряется, и за год-полтора она успевает прожить то, на что у многих уходит не одно десятилетие. Всё в том же 1920 г. она выходит замуж за англичанина Эванса Дэниела Пола (Evans Daniel Pole). По всей видимости, в конце этого же года (или в начале следующего 1921 г.) у неё рождается сын, после чего брак распадается. Отец с сыном уезжает в Лондон, а Евгения устремляется в Рим. По крайней мере, все источники сходятся в том, что в июне 1921 г. она уже была в Вечном городе.
