Вместе с Владимиром к далёкому континенту уплывал и портрет Ленки, который спустя несколько лет станет одной из его самых узнаваемых работ. Как воспоминание о минувших днях, полных страсти и опасности, с плотно натянутой канвы на Третчикова пронзительно смотрела обнажённая женщина, небрежно накинувшая на свои плечи красный пиджак. В её тёмных глазах Владимир всегда мог прочесть самое главное послание, адресованное ему одному: «Верь в свою судьбу, и тогда она не подведёт тебя».
Кроме картин вместе с Владимиром в долгое путешествие отправилась статуэтка Шивы, позаимствованная из местного храма в качестве модели для рисования. Ленка с настороженностью отнеслась к желанию Третчикова взять статуэтку с собой. «Пока она в твоих руках, ты не достигнешь цели своего плавания!» – предостерегла она. Но пока что её слова казались простым суеверием: берега Явы становились всё дальше, пока не скрылись за горизонтом. Впереди простирались сотни миль открытого океана, отделявшие Третчикова от встречи с семьёй и с новым этапом его жизни.
Однако очень скоро предсказание начало сбываться: в египетском порту пограничники не разрешили ему даже сойти с корабля. По каким-то причинам бумаги, выданные Третчикову после окончания войны взамен утерянного нансеновского паспорта, не устроили пограничные службы.
Владимиру ничего не оставалось, как продолжить свой путь вместе с кораблём в сторону Великобритании. Едва ли английские службы того времени оказались лояльнее египетских, поэтому не совсем ясно, как именно ему удалось сойти на берег в порту Саутгемптона
[75]. Сам Третчиков в своей автобиографии приводит полуфантастическое объяснение: якобы вдобавок к документам он предоставил найденный им в библиотеке корабля каталог картин с Экспо 1939 г. И благодаря размещённой на страницах каталога фотографии Третчикова рядом с изображением его картины «Последние ныряльщики» его решили пропустить. При всём уважении к нашему герою в эту историю сложно поверить любому, кто хоть раз в своей жизни пересекал границу.
Вместе с тем, все источники сходятся в главном: по той или иной причине Владимир провёл в Англии почти год. Возможно, это было связано с необходимостью получить правильно оформленные документы.
Так или иначе, предсказание Ленки непостижимым образом сбывалось: Кейптаун оставался всё таким же далёким, как и в день отплытия с Явы. Жильё ему любезно предоставили друзья, которых он хорошо знал ещё с благословенных времён мирной жизни в Сингапуре. Здесь же ему наконец пригодился и тёплый шерстяной костюм, послуживший платой за работу портретиста. В послевоенной Англии такие вещи были в дефиците, и в промозглую английскую зиму костюм пришёлся как нельзя кстати.
И вот как тут не поверить в чудо, если полоса невезения окончилась ровно в тот момент, когда один из друзей уговорил Третчикова отдать ему статую Шивы. Сразу же появились долгожданные билеты, позволившие Третчикову, наконец, завершить своё бесконечное путешествие.
Спустя десять месяцев с момента отбытия с острова Ява на платформе 13 железнодорожного вокзала Кейптауна состоялось долгожданное воссоединение семьи. Вопреки войне и чудовищным разрушениям, охватившим полмира, назло самой смерти, которая не раз заглядывала им в глаза, Владимир и Натали вновь были вместе и крепко обнимали друг друга, словно боялись новой разлуки. Однако Владимир не собирался долго предаваться воспоминаниям и довольствоваться спокойной жизнью. Его мысли были устремлены в будущее, где ему предстояло немало потрудиться, чтобы достигнуть намеченной цели.
* * *
После окончания Второй мировой многие победители возвращались издалека с трофеями. От шедевров мирового искусства до обыкновенных чашек из мейсенского фарфора – тысячи вещей перемещались через границы и бережно хранились новыми владельцами как напоминание о победе. Для Третчикова таким трофеем стали 50 полотен, тихо ждавших своего звёздного часа. В них было сосредоточено самое главное богатство Третчикова: его опыт художника-самоучки и воспоминания об экзотике Юго-Восточной Азии. Оставалось лишь решиться вынести своё творчество на суд публики.
Конечно, читатель может усмехнуться: мол, великое дело – организовать выставку в Кейптауне! Южную Африку едва ли можно назвать культурной столицей мира, и снискать здесь славу намного проще, чем в Париже, до которого наш герой так и не добрался. Что ж, всё это действительно так, однако отсутствие громких имён ещё не означает, что в Южной Африке не было своих представителей творческой элиты. И борьба между ними велась с ничуть не меньшими страстями, чем между Монтекки и Капулетти. Дальнейшие события наглядно показали, что местные художники не жалуют пришлых, а здешняя конкуренция в своём драматизме может достичь поистине эпических масштабов.
Набережная Кейптауна
Итак, почти сразу по приезде в Кейптаун Владимир присоединился к местной Ассоциации художников, чья галерея считалась одной из самых престижных выставочных площадок страны. Поначалу ничто не предвещало проблем: Третчиков в свойственной ему манере быстро обзавёлся новыми знакомыми в творческой среде и без особых хлопот забронировал галерею для предстоящей выставки. Однако в дело вмешалась гранд-дама южноафриканской творческой элиты Ирма Штерн.
Будучи одним из основоположников местной художественной школы, она посчитала своим долгом узнать поподробнее о Третчикове и его картинах. Владимир любезно пригласил её в свою студию, где с радостью показал свои работы. Гранд-дама лишь покачала головой, допила предложенный ей напиток и сухо попрощалась с Третчиковыми. Через считанные дни из Ассоциации художников пришло требование представить картины для предварительного изучения «художественной комиссией», которой предстояло решить, достойны ли они того, чтобы украсить собой галерею Ассоциации. Само требование было чем-то неслыханным, ведь ранее оно никогда не предъявлялось ни одному художнику! Тем не менее Владимир решил пройти это испытание, ведь в своих работах он был абсолютно уверен. Однако для всех членов Ассоциации, знавших о подковёрной игре Ирмы Штерн, результат оказался ожидаемым: Третчикову пришло письмо с отказом в проведении выставки.
Всё дело в том, что уже несколько десятилетий Ирма Штерн пыталась привить местной публике любовь к тому, что мы и сегодня называем «современным искусством». Путь этот оказался очень тернист и только-только начал приносить свои первые плоды. Огромными усилиями она смогла сплотить вокруг себя единомышленников и создать так называемую «Новую группу».
Но тут, словно чёрт из табакерки, появился этот русский выскочка, чьи картины представляли собой квинтэссенцию банального реализма. Они словно просились на обложку глянцевого журнала, гипнотизируя сочными цветами и не желая испытывать ум своего зрителя. Люди изображались на его полотнах как люди, а цветы – как цветы, а не нагромождения ломаных линий. Но самое страшное таилось даже не в этих «мещанских» с точки зрения Штерн картинах, а в том, что Третчиков, по её мнению, не стеснялся подстраиваться под вкусы обывателя, который непременно пойдёт глазеть на эту вульгарную реалистичную мазню! По всей видимости, именно личные предпочтения Штерн стали причиной отказа Третчикову.
