Образуется странный треугольник из наших пересекающихся взглядов. Я уже собираюсь в который раз начать уверения, как мы все осторожны, и тут Винни говорит:
— Брат моего мужа… ему отрезали язык. Некоторое время назад. За то, что рассказывал людям из Вашингтона про ку-клукс-клановцев. Думаете, нам тоже отрежут язык? За то, что говорили с вами?
Отрежут язык… Боже, мне это не приходило в голову. Я-то боялась тюрьмы, ложных обвинений, штрафов…
— Я… мы исключительно осторожны.
Звучит как-то неубедительно. Оборачиваюсь к Эйбилин, но и она выглядит встревоженной.
— Все равно мы не узнаем, пока оно не случится, Винни, — тихо произносит Эйбилин. — Но это точно не будет похоже на то, что ты видишь в новостях. Белые леди, они не то что белые мужчины.
Эйбилин никогда не делилась со мной опасениями по поводу возможных последствий. Лучше сменить тему, а то ничего хорошего из этого обсуждения не выйдет.
— Не-а, — мотает головой Винни. — Белые леди, они гораздо хуже.
— Куда это ты направляешься? — окликает мама из гостиной.
— В кино. — В руках у меня заветная сумка и ключи от грузовика. Я спешу к выходу.
— Ты была в кино вчера вечером. Поди сюда, Евгения.
Останавливаюсь в дверях. У мамы опять разыгралась язва, и мне ее очень жаль. За ужином она ест только куриный бульон. Папа ушел спать час назад, но я не могу остаться дома с ней.
— Прости, мамочка, я опаздываю. Принести тебе что-нибудь?
— Какой фильм идешь смотреть и с кем? На этой неделе ты почти каждый вечер уходишь из дома.
— Да так… с девочками. Вернусь к десяти. Как ты себя чувствуешь?
— Нормально, — вздыхает она. — Ладно, ступай.
Я чувствую себя виноватой, что оставляю маму одну, когда ей нездоровится. Слава богу, хоть Стюарт в Техасе, — боюсь, ему я не смогла бы соврать с такой легкостью. Три дня назад он заезжал вечером, мы сидели на крыльце, слушали стрекот цикад. Я жутко устала — всю ночь накануне работала, и глаза сами собой закрывались, но мне так не хотелось, чтобы он уходил. Я положила голову ему на колени, гладила мягкую щетину на его лице.
— Когда ты дашь мне почитать то, что пишешь?
— Можешь почитать колонку Мисс Мирны. На прошлой неделе вышла грандиозная статья о плесени.
Он с улыбкой покачал головой:
— Ну нет, я хочу почитать, о чем ты думаешь. Уверен, это не имеет отношения к домашнему хозяйству.
Тогда я спросила себя, догадывается ли он, что я скрываю нечто важное. И почему-то испугалась, что он может узнать о рассказах, но вместе с тем испытала радостное волнение, оттого что ему вообще интересна моя жизнь.
— Я подожду, когда сама будешь готова. Не хочу тебя подталкивать, — продолжил он.
— Может, когда-нибудь, — пробормотала я, прикрывая глаза.
— Засыпай, детка. — Он нежно убрал прядь волос с моей щеки. — Я просто посижу с тобой немножко.
Сейчас Стюарт уехал на целых шесть дней, и я могу сосредоточиться на интервью. Каждый вечер, торопясь к Эйбилин, я волнуюсь, точно в первый раз. Женщины разные — высокие, маленькие, черные как асфальт и карамельно-коричневые. Если кожа слишком светлая, пояснили мне, вас никогда не возьмут на работу. Чем чернее, тем лучше. Рассказы порой переходят в простую беседу — с жалобами на низкую плату, долгий рабочий день, капризных детей. Но потом вдруг всплывает история о белом ребенке, умирающем на руках няни. И о спокойном пустом взгляде все еще голубых глазенок.
— Оливия ее звали. Крошечный такой ребеночек. Своей маленькой ручонкой ухватила меня за палец и дышит так тяжело, — вспоминает Фанни Амос, это наше четвертое интервью. — Ее мамочки даже не было дома, ушла в аптеку за лекарством. Остались только мы с ее папочкой. Он так и не разрешил положить ее в кроватку, велел держать, пока доктор не придет. Детка так и остыла у меня на руках.
Наряду с откровенной ненавистью к белым женщинам встречается и совершенно необъяснимая любовь. Фэй Белль, бледная трясущаяся старуха, не может припомнить, сколько ей лет. Ее история разворачивается длинной лентой. Она вспоминает, как вместе с маленькой белой девочкой пряталась в сундуке, пока солдаты-янки обыскивали дом. Двадцать лет назад белая девочка, ставшая к тому моменту уже пожилой женщиной, скончалась у нее на руках. Они были лучшими подругами. Фэй клялась, что даже смерть ничего не изменила. Цвет кожи ничего не значит. Внук белой женщины по сей день содержит Фэй Белль. Если она чувствует себя получше, то приходит иногда прибраться у него на кухне.
Пятое интервью — Ловиния. Она работает у Лу-Анн Темплтон, я знакома с ней благодаря бридж-клубу. Ловиния рассказывает, как в этом году ее внука Роберта ослепил белый мужчина за то, что мальчик воспользовался туалетом для белых. Вспоминаю, как читала об этом в газете. Ловиния терпеливо ждет, пока я печатаю. В ее голосе совсем нет гнева. Я узнаю, что Лу-Анн, которую я всегда считала глуповатой и скучной, предоставила Ловинии двухнедельный оплаченный отпуск, чтобы та могла ухаживать за внуком. И за эти две недели семь раз приносила ей кастрюльки с едой. Когда случилось несчастье, она отвезла Ловинию в больницу и шесть часов сидела с ней рядом, пока длилась операция. Лу-Анн никогда не говорила об этом. И теперь я прекрасно понимаю почему.
Много гневных рассказов о белых мужчинах, которые пристают к прислуге. Винни говорила, что ее много раз насиловали. Клеонтайн сопротивлялась, разбила насильнику лицо в кровь, и только после этого он отстал. Но что поразительно — дихотомия любви и презрения, они в этой жизни бок о бок. Приглашают, например, на свадьбу своих белых детей, но только в рабочей униформе. Я знала о таких вещах и прежде, но из уст чернокожих они звучат как откровение.
После ухода Гретхен мы долго молчим.
— Давайте просто забудем, — наконец говорит Эйбилин. — Пускай это… не считается.
Гретхен — двоюродная сестра Юл Мэй. Она из другого прихода, но была на том молитвенном собрании в доме Эйбилин неделю назад.
— Не понимаю, зачем она согласилась, если… — Мне хочется домой. Шею свело, пальцы дрожат и от печатания, и от слов Гретхен.
— Простите, я и не думала, что она такое выкинет.
— Вы не виноваты.
Мне хочется спросить, сколько на самом деле правды в том, что сказала Гретхен. Но не могу. Не могу смотреть в глаза Эйбилин.
Я объяснила Гретхен «правила», как и остальным. Она откинулась на спинку стула и молча глядела на меня. Я подумала, что Гретхен размышляет, с чего начать свой рассказ, но тут она сказала:
— Посмотрите на себя. Еще одна белая дамочка, пытающаяся заработать на цветных.
Я растерянно обернулась к Эйбилин, не зная, как реагировать. Разве я недостаточно ясно осветила финансовую сторону? Эйбилин чуть наклонила голову, как будто не была уверена, что расслышала правильно.
