— Рада познакомиться с вами, сэр, — растерянно моргаю я.
Сенатор хохочет в полный голос:
— Да я так, просто дразню!
Еще одно крепкое объятие плюс дружеское похлопывание по спине. Улыбаюсь, пытаясь восстановить дыхание. Напоминаю себе, что у этого мужчины нет дочери, только сыновья.
Между тем он церемонно кланяется маме, протягивает руку.
— Здравствуйте, сенатор Уитворт, — приветствует она. — Я Шарлотта.
— Очень приятно, Шарлотта. Зовите меня Стули. Все друзья зовут меня именно так.
— Сенатор, — папа крепко пожимает протянутую руку, — мы благодарны за ваше участие в законе о фермерах. Теперь все чертовски изменилось.
— Да уж… Билапс попытался вытереть ноги о проект, но я сказал ему: парень, если у Миссисипи не будет хлопка, то, прах его побери, вообще ничего не будет.
Он хлопает папу по плечу, и я замечаю, какой мой отец маленький рядом с ним.
— Прошу, — приглашает сенатор. — Не могу говорить о политике без выпивки в руке.
Папа следует за сенатором, и мне становится ужасно неловко — замечаю полоску грязи на заднике его туфли. Одно движение щеткой могло бы все исправить, но папа не привык надевать парадную обувь по субботам.
Мама спешит за мужчинами, а я бросаю еще один, прощальный, взгляд на сияющую люстру. И в этот момент замечаю служанку, замершую в дверях. Улыбаюсь и киваю ей. Она кивает в ответ и тут же опускает глаза.
Ох. Нервы натягиваются струной — я понимаю, что она знает. Как же раздвоилась моя жизнь. Эта женщина вполне могла появиться у Эйбилин и рассказывать мне о службе в семье сенатора.
— Стюарт едет из Шревепорта, — грохочет сенатор. — Слышал, он там затевает грандиозное дело.
Я стараюсь поскорее выбросить из головы мысли о прислуге, делаю глубокий вдох и улыбаюсь, будто все просто великолепно. Будто для меня обычное дело — встречаться с родителями своего парня.
Проходим в гостиную с роскошными стенными панелями и зелеными бархатными креслами. За обилием массивной мебели почти не видно пола.
— Что вам предложить выпить? — Мистер Уитворт так радостно улыбается, словно угощает конфетами детишек. У него высокий лоб, слегка покатые плечи и густые брови, которые забавно шевелятся, когда он говорит.
Папа просит чашечку кофе, а мы с мамой — холодный чай. Улыбка на лице сенатора гаснет. Поскучнев, он оглядывается на служанку, чтобы та принесла столь примитивные напитки, а себе и жене наливает в бокалы что-то коричневое. Бархатный диван жалобно поскрипывает под его массивным телом.
— У вас так мило. Слышала, ваш дом — основной пункт городских экскурсий, — замечает мама. Ей не терпелось произнести эту фразу с того самого момента, как мы узнали о приглашении на ужин. Мама состояла в Историческом обществе округа Риджелэнд, но экскурсии по Джексону гораздо «круче». — Скажите, а вы одеваетесь специально или устраиваете особые инсценировки для экскурсантов?
Сенатор и миссис Уитворт переглядываются. Миссис Уитворт сдержанно улыбается:
— В этом году мы отказались от приема экскурсий. Это было… несколько слишком.
— Отказались? Но это ведь одно из самых знаменитых зданий Джексона. Я слышала, даже генерал Шерман сказал, что дом слишком красив, чтобы его сжигать.
Миссис Уитворт в ответ лишь кивает. Она на десять лет моложе моей матери, но выглядит гораздо старше, особенно сейчас, с таким строгим, даже мрачным лицом.
— У вас все же есть определенные обязательства, ради истории… — не унимается мама, и мне приходится бросить на нее предостерегающий взгляд.
На миг повисает молчание, которое нарушает оглушительный хохот сенатора.
— Да тут такая неразбериха, — грохочет он. — Мать Патриции ван Девендер возглавляет Совет, и после всей этой… ерунды с нашими детьми мы решили, что лучше нам не связываться пока с экскурсиями.
Скорей бы вернулся Стюарт. Вот уже второй раз упоминают о ней. Миссис Уитворт одаривает сенатора убийственным взглядом.
— Нет, ну а что мы должны делать, Франсин? Никогда не произносить ее имени? Да у нас во дворе построена эта чертова свадебная беседка!
Миссис Уитворт тяжело вздыхает, а я напоминаю себе, что, по словам Стюарта, сенатору известна лишь часть истории, но вот мать знает все. И это «все», похоже, гораздо серьезнее, чем просто «ерунда с детьми».
— Евгения, — очаровательно улыбается миссис Уитворт, — я слышала, вы собираетесь стать писательницей. О чем же вы пишете?
Час от часу не легче.
— Я пишу колонку Мисс Мирны в «Джексон джорнал». Выходит каждый понедельник.
— О, наверное, наша Бесси читает, да, Стули? Надо будет спросить ее, если пойду в кухню.
— Ну, даже если до сих пор не читала, сейчас просто обязана, — хохочет сенатор.
— Стюарт говорил, вы занимаетесь и более серьезными предметами. Чем-то необычным?
Все глядят на меня — включая служанку, появившуюся в дверях с подносом. Стараюсь не смотреть в ее сторону, дабы не видеть того, что могу прочесть на ее лице.
— Я работаю над… некоторыми…
— Евгения пишет о жизни Иисуса Христа, — выдает мама, и я тут же припоминаю недавнюю ложь, преподнесенную в качестве объяснения моих вечерних отлучек для якобы «исследований».
— Что ж. — На миссис Уитворт это определенно производит впечатление. — Поистине достойная тема.
— И такая… важная. — Мне противен звук собственного голоса. Бросаю взгляд на маму. Она сияет.
Хлопает входная дверь, и люстра в холле откликается переливчатым звоном.
— Простите за опоздание.
Стюарт влетает в гостиную, на ходу натягивая пиджак. Мать раскрывает объятия ему навстречу, но Стюарт направляется прямиком ко мне. Обнимает за плечи, целует в щеку.
— Прости, — шепчет он, и я наконец-то могу расслабленно выдохнуть. Обернувшись, ловлю взгляд его матери — будто я только что вытерла грязные руки ее лучшим гостевым полотенцем.
— Налей себе чего-нибудь, сынок, присаживайся, — предлагает сенатор.
Усевшись рядом со мной, Стюарт берет меня за руку и уже не выпускает.
Миссис Уитворт, покосившись на наши сплетенные пальцы, спрашивает:
— Шарлотта, не хотели бы вы с Евгенией осмотреть дом?
Следующие пятнадцать минут мы с мамой переходим вслед за миссис Уитворт из одной пафосной комнаты в другую. Мама ахает над настоящим пулевым отверстием в парадной гостиной, пуля янки так и застряла в стене. На письменном столе, среди стратегически разложенных старинных очков и носовых платков, письма солдат Конфедерации. Все здание — своеобразный храм Гражданской войны. Интересно, каково было Стюарту расти в доме, где ничего нельзя трогать руками.
