И каждый день Корчак берет медицинскую сумку, бродит по Варшаве сквозь дым и огонь, мимо разбитых зданий и мертвых лошадей на дороге, оказывает первую помощь раненым, выводит детей из дымных развалин. На Маршалковской он находит босого мальчика, который стоит на тротуаре, усыпанном осколками стекла.
* * *
К ярости Гитлера, несмотря на страшные бомбардировки, Варшава не сдается. Город полон решимости продолжать борьбу. Поляки уверены, что союзники вот-вот придут им на помощь. А пока они должны стойко держаться, и рано или поздно немцы отступят.
Однажды в столовую входит Залевский с побелевшим лицом.
– Неужели это правда, пан доктор? Да может ли такое быть?
Оказывается, немцы уже в пригороде. Польское правительство больше не сопротивляется. Оно бежало из столицы, обещает продолжить работу в Кракове.
– Армия тоже ушла. Польские войска оставили Варшаву. Как они могли нас бросить?
Он включает радио, все учителя собираются вокруг приемника. Корчак сжимает спинку стула. Медленно качает головой, не веря в происходящее. Уже совсем скоро немцы доберутся до самого сердца города и заполонят Крохмальную. Стефа косится на майорский мундир Корчака.
– Дорогой доктор, не лучше ли его снять? Вдруг немцы придут?
Он смотрит на нее поверх очков.
– А разве мы не на войне?
– И зачем я спрашиваю? – отвечает Стефа. – Конечно, ты не снимешь форму. Будешь носить, пока они не уберутся. Кто бы сомневался.
Миша сжимает кулаки. Что он здесь делает? Его место в польской армии, он должен сражаться, выбивать захватчиков из Варшавы.
Новое сообщение по радио. Он подходит к приемнику, внимательно слушает, как его повторяют снова и снова. Все годные к военной службе мужчины должны собраться в восточной части города, на другом берегу реки. Учителя смотрят друг на друга. Что это? Может быть, и правда, на востоке заново формируют армию и это призыв присоединиться? А может быть, это ловушка?
Миша встает. Он знает, что должен делать.
Глава 8
Варшава, сентябрь 1939 года
Миша не сразу понимает, где он и кто он. Усталость навалилась на него, затуманив мозги, и спроси кто-нибудь сейчас его имя, он призадумается. София спит, прижавшись к нему, он ощущает теплую тяжесть ее тела, слышит тихое, ровное дыхание.
Прижав подбородок к груди, он осторожно опускает голову и смотрит вниз. Да, София и в самом деле рядом.
Так, значит, они всю ночь проспали вместе? Доски телеги все сильнее врезаются ему в спину, он окончательно просыпается и вспоминает все. Это не сон. Вот уже два дня они в пути, вместе с тысячами других беженцев. И открытая всем ветрам деревянная телега стала для них домом, заменила целый мир.
Но ему хорошо, несмотря ни на что, он даже счастлив. Он нежно проводит рукой по светлым волосам девушки, не касаясь головы, только ощущая исходящее от нее тепло. София вздыхает, прижимается лбом к его груди, и теперь ее дыхание согревает его даже через рубашку.
Если у него есть София, значит, у него есть все.
Он не хочет ее будить. Пусть поспит подольше, ведь неизвестно, что принесет новый день. Вчера им то и дело приходилось прятаться в кукурузных полях, то и дело люди, как муравьи, разбегались в разные стороны подальше от дороги. Сначала слышался шум моторов, потом неизвестно откуда появлялись «Юнкерсы», пикировали вниз, сеяли смерть и хаос в толпе беженцев. Старик с военной выправкой после очередного налета стоял у дороги и потрясал кулаком вслед исчезающим в голубом небе самолетам.
– Так нельзя вести войну. С детьми, с женщинами могут воевать лишь бесчестные люди. Как это гнусно!
Позже Миша случайно увидел, как старик лежал посреди сжатого поля, на его пальто вокруг маленьких аккуратных отверстий растекались красные пятна, а родные пытались поднять его с земли.
Сколько времени пройдет, прежде чем пуля настигнет Софию или его сестер? Они тоже спят рядом с Софией, свернувшись калачиком и обняв друг друга. Привычка, которая появилась у сестер после смерти матери, которую они потеряли еще совсем маленькими.
Когда Нюра просила Мишу помочь им уехать из Варшавы к отцу в Пинск, разве мог он представить, что немцы будут расстреливать с воздуха мирных жителей, покидающих город?
В дальнем конце повозки спят Роза с мужем, одетые в дорогие походные костюмы. Именно Розин отец и раздобыл эту самую телегу.
От утреннего холода начинают просыпаться люди, устроившиеся на ночлег в лесу. Вокруг слышится приглушенный кашель, плач детей, кто-то уже затеял спор. Воздух пьяняще пахнет прелыми листьями.
Миша вертит головой, чтобы размять ноющую шею, одежда отсырела от влажного лесного воздуха.
Ему нужно в туалет, но вставать не хочется.
Вот уже два дня, как они покинули Варшаву, два дня бредут по дороге среди тысяч беженцев. И шесть дней с тех пор, как по радио прозвучал странный призыв ко всем здоровым мужчинам идти на восток. Хотя в нем не говорилось прямо, но все поняли, что польская армия должна будет перегруппироваться где-то за Вислой. И там нужны новобранцы и резервисты. Это сообщение Миша воспринял как призывную повестку. Но оставить Варшаву, детей было невыносимо тяжело, он чувствовал себя как растение, вырванное с корнем.
Тогда, в Варшаве, он прослушал сообщение несколько раз в надежде найти в нем какие-нибудь скрытые подсказки и спустился во двор поговорить с Корчаком. Тот стоял в окружении стайки юношей. Оказывается, не только Миша собрался идти в армию. Сэмми Гоголь и Якубек Додюк, мальчики, которых Миша опекал, когда они только что появились в доме, выросли, теперь им по восемнадцать. Они забежали на Крохмальную, чтобы попрощаться перед уходом в армию.
– Все мои птенцы разлетаются из гнезда, – сказал Корчак, целуя каждого юношу в лоб.
Он повернулся к Мише и, увидев его скорбное лицо, сразу обо всем догадался:
– И ты. Ты тоже покидаешь меня.
– Я услышал по радио. Но если вы хотите, чтобы я остался…
– Я не могу указывать тебе, как поступить. Но в двух последних войнах пришлось воевать мне, а Стефа оставалась здесь за главную и управлялась одна. Так что теперь моя очередь остаться, когда другие уходят на фронт. Ничего, мы уже пережили немецкую оккупацию – и увидели ее конец, переживем и эту. Так что я, старый солдат, отдаю честь тебе, молодому.
Корчак в старом майорском мундире встал по стойке «смирно» и отдал честь, а потом обнял Мишу.
– Всегда тяжело расставаться с сыновьями.
Через двор к Мише мчался со всех ног Эрвин.
– Пан Миша, говорят, вы уезжаете? – Голубые птичьи глаза растерянно смотрели с круглого лица. – А когда вернетесь?
– Скоро. Это не продлится долго.
Привратник поляк Залевский вышел, чтобы пожать Мише руку. Как и Корчак, он воевал в Первую мировую и в войну за независимость.
