Только глубокой ночью удается найти и снять комнату.
– Ваша фамилия? – спрашивает женщина за столом, быстро переведя взгляд с Софии на Мишу.
– Супруги Вассерман, – отвечает София.
Совсем не так представляла она себе начало совместной жизни. Одна-единственная узкая кровать. София оглядывает комнату. На стенах разводы от протечек, кровать застелена видавшим виды покрывалом, грязная сетчатая занавеска на окне. София задергивает шторы, Миша зажигает керосиновую лампу, и комнату озаряет приглушенный золотистый свет.
– Я лягу на полу, – говорит Миша.
София смотрит на голые доски. Их бы оттереть как следует.
– Хочешь простудиться и заболеть? Ну уж нет.
Она садится на кровать, железные пружины скрипят.
– Мы оба устали. Сядь со мной.
Миша опускается рядом. Кровать снова жалобно скрипит. Миша сидит, опустив голову, ощущая груз ответственности. Он поворачивается к ней, берет за руки. Она дрожит от холода.
– Что бы ни случилось, я всегда буду рядом.
Вымотанные и разбитые, они лежат, тесно прижавшись, не в силах пошевельнуться, согревая друг друга, прислушиваясь к звукам незнакомого города. Кажется, будто здесь, высоко на четвертом этаже, вовсе не комната, а маленький островок, плывущий в холодном воздухе над городом, полном незнакомых людей.
– Мы будем спать вместе. К чему нелепые условности? Мы все равно почти муж и жена, – шепчет она. – Я так люблю тебя.
Миша не отвечает. С улицы веет холодом, София встает и набрасывает на него покрывало. Подходит к окну, приподнимает штору. На улице кромешная тьма. Лишь когда с черного неба начинают падать снежинки, становится чуть светлее. Белый покров устилает мощеные тротуары, ложится на плечи едва различимых спешащих куда-то фигур.
София снимает пальто и платье и ложится под покрывало рядом со спящим Мишей, берет его сильную руку и обвивает ее вокруг своих плеч.
Лежа без сна, она думает, как сейчас там, в Варшаве.
Глава 11
Варшава, декабрь 1940 года
Евреи должны приспосабливаться ко всем условиям, а мы сделаем все возможное, чтобы им было очень трудно… Евреи погибнут от голода и нищеты, и тогда от еврейского вопроса останется только кладбище.
Людвиг Фишер, губернатор дистрикта Варшава
Два месяца в холодной камере с тридцатью другими заключенными, стрельба во дворе тюрьмы каждый день, и вот дверь камеры отворяется и Корчака вызывают.
Ну что ж, настал его черед идти во двор на расстрел или в камеру пыток.
Его приводят в чистый, светлый офис.
– Разденьтесь там, – говорит высокий немец в белом халате.
Корчак неподвижно стоит у двери, как будто не слышит или не понимает немецкого.
– Прошу вас, доктор Корчак. Студентом я слушал ваши лекции в Германии и знаю, вы прекрасно говорите по-немецки. Чтобы освободить вас, я должен провести осмотр. А ведь у вас есть друг. Гарри Калишер, знаете такого?
Корчак смотрит на немецкого врача, глаза его загораются. Гарри – один из бывших его учеников, теперь уже взрослый, у него у самого растет сын. Неужели Гарри сумел дать взятку врачу гестапо, чтобы Корчака признали непригодным к тюремному заключению? Похоже, нашелся Святой Грааль и дарует ему освобождение вместо смерти.
Корчак неохотно позволяет врачу прослушать с помощью металлического стетоскопа сердце, легкие, спину. Складывая после осмотра резиновую трубку, врач выглядит озабоченно.
– Вы знаете, что у вас серьезная патология сердца?
– Даже это не помешает мне вернуться к своим делам, – по-польски отвечает Корчак ворчливо, застегивая пуговицы на грязной рубашке.
– Вам нужно заняться своим здоровьем, доктор. Я читал в Германии «Право ребенка на уважение». Замечательная книга. У вас много друзей, они так ценят вас. В гетто вам не место. Совсем не место.
Он протягивает Корчаку свидетельство и собирается пожать ему руку. Но со двора доносится резкий звук выстрела, и Корчак инстинктивно отдергивает свою.
Немецкий доктор смущается, опускает глаза. Ведь он прекрасно видел ссадины, старые и новые, разбросанные по телу Корчака.
* * *
По лицу Гарри видно, что он едва узнает Корчака в вышедшем из ворот тюрьмы костлявом старике с сизым носом, в истрепанной и грязной форме майора с порванным воротником. Они медленно идут к трамвайной остановке. Корчак так слаб, что вынужден опираться на руку Гарри, он задыхается, пытаясь сказать слова благодарности своему воспитаннику.
– Ты так рисковал, обежал все гетто, не побоялся сунуться в гестапо, лишь бы вытащить меня, Гарри. И, наверное, это обошлось тебе в кругленькую сумму.
– Вас любит так много людей, они и помогли, пан доктор.
Резкий холодный ветер несет жесткую снежную крупу. Сквозь колкую снежную пыль приближается трамвай в Муранов
[7]. Корчак опускается на деревянную скамейку и смотрит на проплывающую за окном улицу. Почему в этот час здесь так много детей? Они стоят на снегу, прижимаются к стенам зданий. Он замечает целую семью, накрывшуюся одеялом.
День угасает, скоро наступит комендантский час. На улицу Хлодну трамвай больше не ходит.
– Простите, пан доктор, нам придется выйти. Тюрьма находится в основной части гетто, большом гетто, а дорога арийская, она проходит посреди гетто и отрезает остальную часть, малую. Мы должны подождать, пока появится брешь, и проскочить между арийскими трамваями, тогда попадем в малое гетто, к Стефе и детям.
Они подходят к воротам, где тесной толпой стоят люди с повязками на рукавах, ожидающие, когда можно будет перейти дорогу и попасть в другую часть гетто. После избиений, которые он видел и испытал сам в Павяке, от одного вида стоящих у ворот охранников Корчаку становится не по себе. Он чувствует, как по спине струится пот. От нечего делать солдаты развлекаются, выбирают из толпы мужчину на костылях и заставляют танцевать под аккордеон уличного музыканта. Когда бедняга спотыкается, глаза у него стекленеют от ужаса.
Неожиданно слева начинается суматоха. Слышится плач ребенка. Корчак с ужасом замечает, как охранник избивает маленького мальчика. Доктор бросается на помощь, но Гарри рывком тянет его назад.
– Не надо. Слишком опасно.
Охранник жестом показывает толпе, что можно переходить. Минуя польских полицейских, которые преграждают путь в арийскую Варшаву, сначала улицу пересекают велосипеды и рикши, затем спешащая масса людей.
* * *
На Хлодной доктор стучит в парадную дверь дома 33, бывшего здания коммерческого училища. Ему открывает мальчик, которого он никогда раньше не видел. Увидев незнакомца, ребенок тут же убегает, зовя пани Стефу.
