Вот что такое гетто. Квадратная миля ада, в которой полмиллиона человек медленно умирают с голоду. Прислонившись к стене, Корчак переводит дыхание, затем они с Михаэлем возвращаются к маленькому оазису, в республику детей в доме номер 33 на улице Хлодной.
Глава 12
Львов, апрель 1941 года
Не следует препятствовать инициативам по самоочищению, возникающим в антикоммунистических и антиеврейских кругах на оккупированных территориях. Напротив, подобные действия надо провоцировать, не оставляя при этом следов, а при необходимости активизировать.
Из телеграммы Рейнхарда Гейдриха командирам айнзацгрупп
[8] 29 июня 1941 г. София спускается по ступенькам Львовского университета. В прохладном сумраке наступающего вечера еще не стихли голоса птиц. Она обводит взглядом деревья вокруг площади, и ей кажется, что наконец-то появилась какая-то надежда на лучшее. Уже мгновение спустя София торопливо уходит по узкой улице к своему дому, кутаясь в пальто.
Быть может, сегодня ее ждет письмо от родных. Так давно не получали они с Мишей весточки из Варшавы.
На узкой улице появляется черный квадратный фургон. Руки у Софии становятся горячими и липкими, но она заставляет себя не торопиться, идти спокойно. Лучше не привлекать к себе внимание НКВД, советской полиции.
Она ускоряет шаг, только когда в конце улицы показывается белый шпиль костела Святой Анны. Вот-вот она взбежит по каменным ступенькам своего дома, откроет дверь и окажется в безопасности. Только бы успеть проскользнуть в крохотную квартирку до того, как на лестничной площадке появится их соседка-украинка госпожа Еленюк, которая всегда старается заглянуть внутрь и очень любит задавать вопросы.
И сегодня, стоит Софии вставить ключ в замочную скважину, госпожа Еленюк тут как тут.
– Сегодня у вас на ужин что-то вкусненькое? – спрашивает она, вытягивая шею, чтобы разглядеть, что же у Софии в сумке. Госпожа Еленюк будто сошла со старой блеклой фотографии. Желтоватая кожа, тусклые голубые глаза, выцветшая коричневая шаль на плечах.
– Как всегда, капуста с картошкой.
– Как-нибудь научу вас готовить рагу по рецепту моей мамы, настоящее украинское блюдо. Я всегда делала его для брата.
– Когда его освободят? Что-нибудь слышно?
– Могут выпустить в любое время. Он ни в чем не виноват, у них против него ничего нет, – отвечает соседка сердито, ее лицо вдруг становится старым и сморщенным.
– Скоро все выяснится, – уверяет София.
Закрыв дверь, девушка прислоняется к ней и с облегчением выдыхает. Обшитые сосновыми панелями стены покрыты темно-коричневым лаком, высокий дымоход облицован оливково-зеленой плиткой. Маленькая квартирка мрачновата, но София сумела сделать ее уютной. Полку в углу она накрыла кружевной тканью и поставила на нее симпатичную керосиновую лампу и две семейные фотографии из Пинска и Варшавы, которые поместила в рамки.
Она берет снимок, сделанный в Варшаве у Сабины на свадьбе. Писем из Варшавы не приходило, да и от Мишиных сестер из Пинска тоже, но о девочках хотя бы известно, что они благополучно добрались.
Скоро с нефтеперерабатывающего завода придет Миша. Он невесело шутит: наконец-то мне пригодился диплом инженера. Он руководит прокладкой новых нефтепроводов для завода, надо же как-то жить, по крайней мере за эту работу платят.
Он входит, когда она наливает воду в жестяную миску, чтобы помыть картошку. В три шага она пересекает комнату. Его длинные руки обвивают талию Софии, подбородок прячется в ее волосах.
– У меня для тебя два подарка. Первый… – Он вынимает письмо. Увидев штемпель гетто, она вырывает конверт из рук Миши.
– Надеюсь, посылка дошла в целости и сохранности. Разве тут разберешь, когда цензор замазал полписьма. Можно подумать, тут сплошь государственные тайны. И как же долго оно шло…
Она вдруг замолкает, вчитываясь в письмо.
– Что случилось? Что там?
София сидит на стуле, плечи ее упали, на лице скорбь.
Миша читает письмо. Сабина умерла. Уже несколько месяцев назад. Как и почему, понять невозможно – слишком много строк безжалостно замазал цензор из гетто.
* * *
Глаза Софии опухли от бесконечных слез. В закатных сумерках она лежит на узкой кровати, свернувшись клубочком, уставившись в стену. Миша зажигает лампу, прикручивает фитиль. Он уже собирается лечь, но вдруг она резко оборачивается и приподнимается на локте, на лице ее напряжение и страх.
– Миша, что еще ты хотел сказать мне? Случилось что-то еще? Что?
Он не отвечает сразу, а садится рядом с ней на кровать. Достает из кармана крошечный мешочек, из которого ему на ладонь что-то выпадает. Тонкая круглая полоска из бледного золота.
– Ох.
– Я хотел сделать это совсем иначе.
Кольцо в ладони ловит луч заходящего солнца.
– Мы ведь собирались сделать это, когда приедем сюда, но если ты хочешь подождать…
Она придвигается, кладет голову ему на колени, ее волосы водопадом сбегают вниз.
– Я так люблю тебя. С того дня, как мы встретились, я хочу только одного – быть с тобой.
Он наклоняется к ней, и они в молчании прижимаются друг к другу, не размыкая объятий долго-долго.
* * *
София надевает красивое летнее платье – темно-розовое, с рукавами фонариком и маленькими жемчужными пуговицами. Миша выглядит элегантно в белой рубашке и темном пиджаке, волосы зачесаны назад, янтарно-зеленые глаза в лучиках веселых морщинок.
На улице май, сейчас во Львове много деревьев в цвету. Миша с Софией бродят по городу с зелеными куполами и красными крышами среди белой кипени. Почти как в довоенное время, когда Львов был маленькой Веной и красно-черные советские флаги еще не появились на улицах.
Он сжимает ее руку.
– Прости меня, дорогая. Я так хотел, чтобы на нашей свадьбе собралась вся семья. Чтобы было много цветов, все танцевали.
Она останавливается, смотрит на него.
– Никогда, никогда не извиняйся, мы есть друг у друга, и это главное, – говорит она горячо.
Внутри загса они ждут своей очереди в обшарпанном коридоре, по которому гулко разносится русская речь. Свет от высокого окна разливается на немытом линолеуме ромбовидным маслянистым пятном. В коридор выходит женщина в бежевой юбке и блузке с погонами и вызывает их. У нее грубое лицо, седеющие светлые волосы, стянутые на затылке в узел, мужские манеры. С безразличным видом она придвигает стул к столу и шуршит бумагами, перебирая их желтыми от никотина пальцами. Сидящая рядом секретарша заполняет их анкеты, выговаривая Софии, когда та путается в датах.
