Они все дальше от Львова, и Миша чувствует, как тело Софии постепенно расслабляется, ее русая голова во сне доверчиво склоняется ему на плечо. Неизвестно почему поезд останавливается на несколько часов, потом едет весь день. Миша смертельно устал, но мрачные предчувствия, мысли о будущем, пугающая неизвестность не дают ему уснуть. Снова и снова он спрашивает себя, правильно ли поступает. Но разве есть у них выбор? Да, жизнь в гетто будет трудной, в этом у него нет сомнений, но, по крайней мере, София будет там в безопасности.
Глава 13
Варшава, сентябрь 1941 года
Миша и София подъезжают к Варшаве. Солнце уже садится, между железными конструкциями моста Кербедза полыхает красная заря. В старом городе люди стараются поскорее пройти мимо расчищенных воронок от бомб и разрушенных зданий. Красные знамена с черными нацистскими крестами вывешены из окон дворца на Саксонской площади. Хотя теперь она называется по-другому, площадь Адольфа Гитлера.
У ворот гетто возле сада Красинских они достают удостоверения личности. София разглядывает белые оштукатуренные стены и дощатые высокие, больше десяти футов, ворота. К одной из створок прикреплена деревянная доска с предупреждением «Не входить, эпидемия тифа». На арийской стороне рядом с маленькой кирпичной будкой стоят два здоровенных немецких охранника с винтовками. София с тревогой смотрит на Мишу.
– Если мы войдем, пути назад не будет, – говорит он.
Вот только есть ли у них выбор? Чтобы еврею выжить вне гетто, нужны связи и куча денег. Ни того, ни другого у них нет, и остаться снаружи невозможно.
– Там мы будем с мамой и отцом, с Корчаком и детьми… Пора, – говорит она.
Они с Мишей берутся за руки, ее сердце бешено колотится. Они подходят к охранникам и объясняют, что хотят войти в гетто и воссоединиться с семьей.
Немец как-то странно смотрит на них, проверяя документы. Он легонько хлопает Мишу по лбу и машет рукой, пропуская внутрь. Дальше им приходится ждать, пока документы изучает польский полицейский в темно-синей форме, а потом показывает жестом, что можно проходить. И, наконец, документы проверяет еврейский полицейский, который недоумевающе поглядывает на них. Во время долгих проверок София про себя отмечает, что изнутри никто не потрудился нанести на стену белую штукатурку, куски небрежно положенного раствора торчат между ржаво-красными кирпичами.
Из писем матери Софии у них сложилось впечатление, что варшавское гетто хоть и закрытая территория, но за его стенами все те же старые, хорошо знакомые улицы. Но действительность оказалась совсем иной. Неужели это Варшава? Улицы так переполнены, что с трудом протискиваешься в толпе. Даже воздух стал другой, он пропитан стойким запахом гниющего мусора, грязной одежды и нечистот. По обеим сторонам улицы стоят худые и апатичные люди в потрепанной одежде, разложив кучки ненужных предметов – старые облезлые кастрюли, часы с битыми стеклами, охапки старого белья, вдруг кто-нибудь да купит. Женщина с землистым лицом караулит столик с крошечными булочками, которые упрятаны в клетку из колючей проволоки. Двое изможденных детей в лохмотьях, с худыми, как палки, ногами, покачиваясь, подходят к Софии, тянут к ней руки и повторяют монотонно: «Мы хотим есть, пожалуйста, дайте нам хлеба». София дает им монету и смотрит, как дети идут дальше, покачиваясь и попрошайничая. Истощенный подросток в рваном пальто, подпоясанном веревкой, лежит прямо на каменных плитах, его лицо с впалыми щеками серое, как замазка, глаза закрыты. Жив ли он? Когда София наклоняется над ним, юноша стонет и открывает глаза.
Среди толпы бродит множество нищих. Некоторые стоят, прислонившись к стене, их лица смиренны, они тихи и будто бы виноваты в чем-то. И так на каждом шагу. Страшный базар, кажется, не кончится никогда, и невозможно скрыться от нестерпимого шума голосов, пения уличных музыкантов.
В доме 26 на улице Огродовой им открывает дверь встревоженный господин Розенталь. При виде их испуг на лице сменяется радостью и изумлением. Госпожа Розенталь уже спешит в прихожую.
София закрывает глаза. Как они постарели.
– Это ты! Это вы! Драгоценная моя София. Миша.
– Можете называть нас супругами Вассерман, папа. Мы поженились. Я писала вам.
Мать берет ее за руку и смотрит на узкое золотое кольцо.
– Мы не получали письма. Значит, вы женаты, а нас не было рядом, мы даже не знали…
– Не плачь, мама.
– …увидимся ли с вами снова. О, но зачем же вы приехали сюда.
Кристина протискивается между родителями и целует Софию и Мишу. На руках у нее маленький мальчик. Ребенок уткнулся личиком в Кристинино плечо.
– Слава богу, – тихо говорит она Софии. – Если бы ты только знала…
София протягивает руки и берет малыша.
– Какой красивый малыш. Мама, я не понимаю. Как это могло произойти? Что случилось с Сабиной?
Маленький мальчик вырывается и возвращается к Кристине. Господин Розенталь сникает, съеживается, как от удара.
– Нам лучше присесть.
Мама отворачивается поставить на огонь чайник, и, кажется, это нехитрое занятие полностью поглощает ее внимание. София, взяв Мишу за руку, ждет ответа. Отец растерянно трясет головой, подбирая слова, прежде чем начать разговор.
– Сабина и Лютек переехали в собственную квартиру, совсем маленькую, но это был просто подарок судьбы, их устроил туда один хороший друг. Знаете, ведь люди здесь вынуждены ютиться по шесть, по восемь человек в комнате.
– Нужно было оставить ее при себе, – перебивает его госпожа Розенталь. – Тогда бы я заметила, что с ней творится, да упокоится ее душа.
– Моя красавица. Увольнение из салона надломило ее, она так и не смогла избавиться от раны в душе. Вдруг оказалось, что и волосы у нее не те, и нос не тот, да еще повсюду появились плакаты с уродливым евреем со вшивой бородой – с этого все и началось. Сабина никогда не была такой сильной, как вы с Кристиной. Жилось нам очень трудно. Мы часто голодали… Да, так и было… Придется им сказать правду, мама. Однажды вечером Сабина пришла к нам. Предложила продать все что есть, устроить шикарный ужин, а потом всем вместе покончить с собой. Ее слова мы не приняли всерьез. У всех здесь время от времени возникают такие мысли. Нам показалось, она в конце концов успокоилась. На следующее утро она пошла продавать часы, чтобы купить ребенку морковь, ведь ему нужны витамины, но на рынке у нее украли кошелек. Вырученные за часы деньги пропали. В тот день она попросила нас забрать малыша к себе. Мы ничего не знали, а она поднялась на крышу. Вынула ленту из волос, завязала ею глаза. А потом…
Отец умолкает.
София зажимает рукой рот.
– Так она покончила с собой?
– Ее похоронили на краю кладбища, – с трудом произносит госпожа Розенталь. – Самоубийцы должны лежать вдали от всех. Бедная моя девочка.
Они сидят за столом в молчании. С улицы доносится шум голосов, резкий и назойливый.
