Миша уже выяснил, что, если понадобится, он может ускользнуть из кафе через задний выход. Он старается поменьше вертеть в руках свой стакан с чаем, чтобы не расплескать. Высокий широкоплечий мужчина в фуражке и ремне еврейской «Службы порядка» стремительно проходит мимо окна и заходит в дверь. Он осматривает зал, подходит и садится за стол к Мише. Это и есть Якуб Фридман.
Официант приносит кофе, Фридман перекидывается с ним парой слов. Его здесь, видимо, хорошо знают. Даже любят. Уж очень быстро официант принес заказ.
Фридман высокий, здоровый, совсем не истощенный. У него открытое правильное лицо, внушающее доверие. Он довольно красив, из тех мужчин, на которых заглядываются женщины. Но из-под гражданского костюма виднеется обязательная для службы порядка сверкающая белизной рубашка – кто же еще сейчас может позволить себе такое идеально чистое белье? Миша переводит взгляд на полицейскую фуражку, которую Фридман кладет на стол вместе с парой дорогих кожаных перчаток. Кое-кто из полицейских-евреев, похоже, считает, что жестокое, как у нацистов, поведение делает и их самих нацистами, привилегированными и неприкасаемыми. Этому человеку нельзя доверять.
Фридман замечает Мишин взгляд.
– Что, неприятно разговаривать с полицейским?
– Что ж приятного? Только не я в этом виноват.
Фридман зажигает сигарету, предлагает одну Мише, но тот отказывается.
– Все мы рискуем, и ты, и я. Вопрос в том, на что ты готов, чтобы выжить?
– Я точно не готов работать с теми, кто связан с гестапо.
– Ну, хоть в чем-то мы согласны. Но может случиться так, что ты окажешься в руках гестапо. Готов ли ты к этому?
Миша выдерживает его взгляд и говорит твердо:
– Если я смогу доставать припасы для Корчака, для моей семьи, то готов.
– Естественно. Уж для Корчака мы сделаем все, что в наших силах. Достанем продукты по хорошей цене.
Миша пытается не показать, как благодарен Фридману за эти слова. У него все еще есть вопросы.
– А ты уверен в своих польских соратниках? Им можно доверять?
– Это надежные люди. Им, конечно, нужно зарабатывать на жизнь, но они делают это не только ради выгоды. Поляки начинают понимать, что здесь происходит, рассказывают другим о кучах трупов. Они знают все от тех, кто за стеной, к тому же ветер доносит до них запах смерти, и они понимают, что этим запахом веет и в их сторону. Знай же, на каждого поляка, который способен шантажировать еврея или выдать его, приходится вдвое, втрое больше тех, кто способен пойти на риск – да что там, уже рискует своей жизнью, – чтобы помочь еврею. Полякам, которые работают со мной, я доверяю, как собственным братьям.
Миша не сводит глаз с гладкого, красивого лица Фридмана. Он кажется таким искренним, таким умелым и полным сил. И в энергии Фридмана, в его стремлении идти на риск и добиваться своего вопреки всему есть что-то созвучное неуемному желанию Миши действовать, не сидеть сложа руки. Инстинкт подсказывает ему – Фридману можно доверять. Возможно, со временем они даже станут друзьями.
– Так что я должен делать?
* * *
Для начала все, что требуется от Миши, – сидеть в кафе напротив ворот и ждать телефонного звонка. Фридман работает с польской парой, Тадеушем и Ядвигой Блажевскими. Когда они готовы пройти через ворота, звонят в кафе и просят Мишу к телефону – бармен получает за это свою долю. Миша произносит пароль, давая им знать, что у ворот дежурит нужный охранник – тот, кто возьмет взятку, и молодая пара въезжает в гетто. Припасы спрятаны в тележке под фальшивым дном.
– Не знаю и знать не хочу, где ты его достаешь, – говорит Стефа, когда Миша вносит в приютскую кухню что-то невероятное – коробки с салом. – Спасибо, конечно. Нам так нужен жир для детей, в нем витамины. Поблагодари своих друзей. Только ты ведь осторожен, правда, Миша?
София тоже беспокоится.
– Любимая, я буду осторожен. Обещаю, – говорит он, когда они обнимают друг друга в тесной кровати, она, как всегда, обвивает его рукой свои плечи, будто стремясь укрыться и оказаться в их маленьком мире, где существуют лишь ее любовь, ее близость.
А он думает, как сказать ей, что Фридман уже спросил, готов ли он выйти из гетто в Варшаву и помочь загрузить тележку на складе в Воле.
Глава 17
Варшава, сентябрь 1941 года
Сегодня Корчак в качестве наблюдателя участвует в заседании детского суда. Он сидит в одном из рядов и слушает Галинку, которая рассказывает залу о происшествии, из-за которого все и собрались.
Это сложное дело. Слева от Галинки сидит надутый Аронек, скрестив руки на груди. Он прижимает их так крепко, будто бы кто-то собирается расцепить их и узнать, что творится у него в душе. На лице мальчика застыли гнев и горечь.
– Я положила шоколад в ящик. Это была маленькая шоколадка, подарок, – Галинка краснеет, – от Эрвина. Я не хотела есть ее сразу же. Хотела оставить, потому что она особенная. И я думала, что в ящике она будет в целости и сохранности, пока не придет время поделиться. А вчера пошла посмотреть, а ее нет! И Сара сказала, что видела, как Аронек закрывал мой ящик. Он уходил и как-то странно прижимал руки к джемперу.
– Так и было, Сара? – спрашивает Хая, черноволосая девочка с большими карими глазами и серьезным лицом. На сегодняшнем заседании она судья.
Сара кивает, по ее широко раскрытым глазам видно, как тяжело ей подтвердить это.
– Ну а ты что скажешь? – спрашивает Хая Аронека.
Аронек сжимает руки еще крепче, смотрит на Хаю.
– Зачем ей вообще было нужно хранить этот дурацкий шоколад в своем ящике? Глупость какая.
Гул изумления вырывается у детей, собравшихся вокруг стола заседаний. Он, по сути, признается. Эрвин вскакивает, сжав кулаки, но сидящий рядом Миша осторожно тянет его вниз и усаживает на место.
– Пусть суд закончится, – шепчет он кипящему от гнева мальчику. Миша знает, что шоколад принесен с арийской стороны во время одного из походов Эрвина. И он знает, что это не обычная плитка шоколада. Маленький прямоугольник, свидетельство любви Эрвина к Галинке, ясно говорит, на какой риск он готов идти ради нее.
В стороне подавленно вздыхает Корчак. В Аронека он вложил столько времени и любви. И вот наконец тот начал доверять другим детям, завел друзей, стал играть с ними, как все нормальные дети. Забыл даже свои невообразимые ругательства.
Особенно он привязался к своему старшему брату Абраше. И вдруг эта кража. Отчего, почему?
– Неужели тебе нечего сказать в свою защиту? Объясни нам, почему ты съел шоколад Галинки?
– Я не ел, – хмурится Аронек.
– Тогда где он?
– Откуда я знаю? Я его продал.
По залу опять пробегает ропот возмущения.
– Ну ты хотя бы сожалеешь о своем поступке?
